В с пшизов синдром замкнутого пространства

Владимир Пшизов

Фрагмент главы из книги В. Пшизова «Синдром замкнутого пространства (Записки судебного психиатра)», вышедшей в Санкт-Петербурге в 2002 году. В книге отражены события конца 1960-х — начала 70-х годов, происходившие в стенах тюремного здания на Арсенальной ул., дом 9 в Ленинграде, в психиатрической больнице специального типа МВД СССР. Со времени ее открытия в 1949 году тут осуществлялось принудительное лечение «особо опасных» психически больных. Свое пребывание в этом заведении описывали генерал Петр Григоренко, писатель Владимир Буковский, литератор Юрий Айхенвальд. Публикуется отрывок из главы об известном диссиденте В. Файнберге.

В этот день он был один в кабинете. Волин наслаждался редким одиночеством, когда можно было сконцентрироваться и привести в порядок истории болезни, а заодно и мысли, в обычные дни терзаемые бабьими пересудами. Полдень. В стол впились лучи осеннего солнца, поделенные оконной решеткой на вытянутые прямоугольники. Потихоньку стала двигаться работа, от которой папки историй болезни прибавляли в объеме.

Открылась дверь, и медсестра положила на стол еще одну историю. «Новенький, что ли?» — «Да, с первого отделения. Базедова болезнь». Волин читает на обложке: «Файнберг Виктор Исакович». Внушительный акт экспертизы. Во всяком случае, по объему. Статья 190-1. Психопатология: стойкие антисоветские установки, не поддающиеся коррекции, инакомыслие… В общем, ясно. Обычная скука. Хотя бы импровизировали чуть-чуть. Что читать одно и то же. Встал, выглянул в коридор, окликнул медсестру. «Файнберга приведите».

В кабинет вошел мужчина чуть выше среднего роста. Бритый наголо, смуглый брюнет. Под полосатой пижамой угадывался крепкий скелет. Прямо посаженная голова. Чуть выпученные темные глаза. Небольшой, аккуратной формы с горбинкой нос. Он сразу же показался Волину совсем другим, непохожим на остальных в пижамах со стрижкой под ноль. «Ему бы прическу, да глаза чуть поуже, и парень хоть куда», — подумал Волин.

— Присаживайтесь, — указал он на стул.

— Благодарю, — Файнберг сел.

— Виктор Исакович, не вдаваясь в психиатрическую сторону вопроса, расскажите, пожалуйста, в чем вы провинились перед нашим законом?

— Перед законом — ни в чем, — у Файнберга баритон; говорит серьезно, с достоинством, не рисуясь. Свойство это его или поза — сразу не понять. — А перед самодержавием грешен.

— Тогда видоизменю вопрос: чем вы не угодили хозяевам закона?

— Именно хозяевам, — улыбнулся Файнберг. Верхних зубов спереди у него не было. — Яосмелился выразить свое отношение к оккупации Чехословакии.

— Конкретнее, если можно.

— Пожалуйста… Нас было семь человек. После оккупации Чехословакии мы вышли в Москве на Лобное место и подняли транспаранты с требованием убрать советские войска с территории чужого государства. Нас туда никто не звал, и чехам ничто не угрожало, кроме восстановления гражданских свобод… Я уверен, что их опыт окажет влияние и на наше развитие.

— Расскажите поподробнее, что было дальше.

— Дальше было все как по писаному. Мы с Павлом Литвиновым и еще пять человек остановились на Красной площади. Было воскресенье. Рядом прогуливались много приезжих.

— Как реагировали они на это? Вас кто-нибудь поддержал?

— Нет. Люди спрашивали, зачем мы это делаем, жалели нас, советовали убраться поскорее, чтобы нас не убили.

— Долго удалось вам простоять?

— Минут десять… Набежали тут представители народа в одинаковых костюмах, быстренько поломали транспаранты и побили нас вручную. Видите, мои зубы… Я их лишился сразу. Это шпики из ГБ. Специалисты поработали, чувствовалось… Несколько человек из них остались с нами, а другие исчезли. Вероятно, у них не было с собой машины. Ну, машина скоро прибыла, и нас побросали в нее, как дрова. Вот, собственно, и все…

— Как к вам относились во время следствия?

— Неплохо. Надзиратели были вежливые, не в пример вашим. Давали читать книги, разрешалось писать.

— А к психиатрам попали многие из демонстрантов?

— Нет… По-моему, я один.

— Чем обязаны?

— Видите ли, — смуглое лицо Файнберга чуть потемнело. (Краснеет, видимо, подумал Волин.) — Был у меня в жизни эпизод, когда я столкнулся с вашими коллегами. Мы жили на Украине, во время антисемитской компании… Помните дело врачей. Тогда я подвергался со стороны сверстников нападкам и издевательствам и, в отличие от многих еврейских мальчиков, не ответил покорностью, а дрался как петух. Ситуация вокруг меня так накалилась, что это сделало мою учебу в школе невозможной. Я попал к психиатру, получил диагноз, как будто шизофрения… Пришлось некоторое время быть под наблюдением ваших коллег. Кстати, никакого лечения мне не проводилось.

— Значит, вас не лечили?

— Нет. Все прошло само. Мы переехали в Ленинград. Политическая обстановка как раз изменилась. Да и народ здесь покультурнее, более терпимы.

— Был… Говорят…

— Ну, все-таки.

— Виктор Исакович, вы как будто уже привлекались к судебной ответственности?

— Да.

— По какому поводу?

— Однажды пьяный офицер милиции оскорбил мое национальное достоинство. Короче говоря, назвал меня жидом. Я избил его, и как будто крепко.

— И дальше?

— Дальше ничего… Следствие и суд оправдали меня.

— Смотрите, какой вы драчун.

— Что делать, доктор? Рецидив шизофрении.

Волин молчал. Молчал и Файнберг. Потом врач, потеребив рукой подбородок, приналег на стол, приблизив лицо к больному.

— Виктор Исакович, смотрите, какая вещь получается: русский, вернее, советский народ постоянно оскорбляет ваше национальное достоинство. Причем сам народ против власти не выступает. Ведь она народная, добровольно самоизбранная. Не так ли?

— Ну конечно же, — благодушно согласился Файнберг.

— Так вот. А вы выступаете против власти от имени народа, который вас не поддерживает. Извините, вы, еврей, от имени русского народа, — закончил Волин доверительным тоном.

— Видите ли, доктор, речи такого свойства мне уже приходилось слышать и вне этих стен, и внутри них. Я считаю, что так могут творить трусы и приспособленцы. Я родился на этой земле и чем-то ей обязан, какая бы она ни была. Народ нас не поддерживает. Это правда. Не поддерживает сегодня. Через 10-15 лег все может измениться. Самосознание развивается не сразу и не у всех. Наша цель была показать остальному миру, что не все поддерживают эту оккупацию. Пусть семь человек, но думают иначе. Вернее, иначе думают сотни тысяч, а выразили их мнение семь. Вы ведь тоже мыслите не лозунгами с заборов.

— Допустим, что мне нечем крыть. Но вы должны понять, Виктор Исакович, что я на своем месте: психиатр спецбольницы, офицер МВД. Кстати, я не звал вас сюда.

— О да, резонно, — засмеялся Файнберг. — И я к вам не просился. Единственное, чего я сейчас хочу, — это отбывать срок в лагере с моими товарищами. Впрочем, вас лично я ни в чем не виню…

Еще пауза. И Волин продолжает:

— Виктор Исакович, возвращаясь к форме. Вы для меня всего лишь новый больной. В соответствии с нашими целями я обязан опросить Вас… Прошу прощения заранее, если вопросы кажутся бестактными. Бестактность — это профессиональное качество психиатра.

— Согласен. Препятствовать не буду. Что же касается приставки «без», то ее можно добавить еще ко многим корням слов применительно к советской психиатрии. Не в ваш лично адрес, доктор, поймите…

— Все комплименты на наш счет и составляют ту надбавку к зарплате, которую у нас называют 30 процентов «решеточных» или «за моральный ущерб». В сумме зарплата до уровня американского безработного все равно не дотягивает, но можно работать и за идею. Ну что ж… Мы с вами познакомились. И если нет вопросов у вас, то на сегодня все.

— Вопросы есть. Мне нужны книги, бумага и ручка. Богом молю — и газеты… Хотя в них и нет информации… Как у вас с этим? На первом отделении меня жутко ограничивали.

— Все, что позволяет наш режим, я позволю.

— Как много это, доктор?

— В общем, вы получите свои книги, бумагу и ручку. В отношении вашего гипертиреоза… Завтра будет терапевт, займется этим… Что ж, лечитесь, сумасшедший Файнберг. Кстати, о сумасшествии… Голоса-то вы хоть слышите? Галлюцинации какие-нибудь есть? — остановил Волин уходившего.

Файнберг рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Благодарю вас. В институте Сербского такими мелочами не интересовались. Разве мало антисоветского бреда и инакомыслия?

— В общем-то, вполне достаточно, — согласился Волин. Лицо Файнберга, остававшееся мягким в процессе беседы, вдруг, посерьезнело: — Еще одна маленькая просьба: скажите надзирателям, чтобы не «тыкали» мне, а обращались как положено, на вы. И если хотят запереть меня в камеру, то пусть за рукав не хватают. Одного, с наглой физиономией, я уже предупредил. Если слов будет мало…

— Хорошо, хорошо… Они же знакомы с вашей биографией. Я предупрежу их. Впрочем, они — это народ, который вы защищаете… не проснувшийся.

Беседа закончилась. Волин несколько минут смотрел в окно, пытаясь правым глазом разделить солнце пополам с помощью железного прута оконной решетки. Плясала решетка… Не слушалось солнце. Оно уже приближалось к противоположному углу окна, и квадратные тени на полу исказились, превращаясь в параллелограммы. Вячеслав Александрович открыл историю болезни и кратко записал психическое состояние нового больного. Запись немудреная, кроме дежурных, набивших оскомину «сознание ясное, в окружающей обстановке и собственной личности ориентирован правильно», обозначил ядро психопатологии: «высказывает стойкие антисоветские установки, которые коррекции не поддаются». Подумал, постучал концом авторучки по лбу, поморщился. Добавил: «Сожаления по поводу содеянного не высказывает». Потом сидел, тер руками виски. Старался найти внутри себя какую-нибудь определенную мысль, но все заслонило странное чувство. Он не мог обозначить это чувство словами… Встал, походил по ординаторской, тихо поговорил вслух сам с собой: «Ориентирован в собственной личности. Он ориентирован… Это несомненно. А я?.. Не высказывает сожаления. Значит, ориентирован. Он знает, кто он… Он знает, чего хочет… Добьется ли? Видимо, решил: волков бояться… А я? А я?»