Интернат для детей с синдром дауна
В марте 2015 года в Москве начал работать первый в России частный детский дом для детей с тяжелыми множественными нарушениями развития. В государственных детдомах такие дети лежали бы в отделениях «милосердия» до 18 лет. В этих отделениях не развивают и не учат, но ухаживают за детьми так, будто они с рождения находятся в вегетативном состоянии. По достижению18-летия детей переводят в психоневрологические интернаты — на этом их история, по сути, заканчивается. В Свято-Софийском детдоме (Москва) хотят изменить судьбу хотя бы двадцати таких детей. Их не собираются сдавать в интернат; с ними начали работать воспитатели и преподаватели-дефектологи. Специальный корреспондент «Медузы» Андрей Козенко съездил в Свято-Софийский детдом и выяснил, как он устроен.
Станция метро «Университет», в глубине жилого массива — здание, похожее на обычный детский сад, но с церковным куполом. Это и есть Свято-Софийскийдетский дом: частным он стал еще в середине 1990-х, а с марта 2015 года является единственным в России частным детским домом для детей с тяжелыми множественными нарушениями развития (ТМНР).
Аббревиатуру ТМНР обычно произносит врач в роддоме. Физические повреждения или ДЦП, синдром Дауна видны сразу после родов. Сразу за этим обычно следует настоятельная рекомендация отказаться от ребенка — объясняют, что условий жизни для него в России нет, перспектив развития и адаптации — тоже. Даже те, кого родители забирают из роддома, в итоге часто — в возрастедвух-трех лет — оказываются в детдомах: примерно в этот момент становится очевидно, что они очень отличаются от других детей — и дальше несоответствие в развитии будет только расти.
Святософийский детский дом
Отделения «милосердия» — это отдельная резервация в детских домах для детей с умственной отсталостью. Отделения для самых тяжелых из тяжелых. На практике это означает следующее: пока другие дети играют между собой, а к ним приходят усыновители, воспитанники «милосердия» просто лежат. То есть — буквально. Даже те, кто мог бы научиться ходить или разговаривать, или читать, или складывать и вычитать. Голые белые стены; с детьми никто не играет, их никто ничему не учит, с ними не занимаются. Те качества, которые в них можно развивать, гасятся. Дальше — психоневрологический интернат.
* * *
Гору восемь лет. Он один из немногих детей в Свято-Софийском детдоме, у кого все в порядке с умственным развитием. Зато у него не функционирует вся нижняя часть тела. Не хватает жизненно важных органов. Ему нужна срочная операция, чтобы укрепить позвоночник — сейчас из-за неправильной нагрузки на тело страдают здоровые органы. Скорее всего, эта операция будет первой из многих. Ее предстоит делать в Германии. Операцию планировали уже несколько лет назад, но Гора не отпустило руководство того государственного детдома, в котором он находился раньше. Сказали, что по квоте операцию сделают в России. В результате ничего не вышло.
«Опять будет ужасно больно», — переживает Гор, которому предстоит ехать на осмотр в больницу. Гор управляется с инвалидной коляской шустро, не хуже фигуриста на льду. В обычном детдоме он бы просто целыми днями не вставал. Гор — одна из причин, по которой этот детский дом вообще появился.
На двери спальни еще одного такого ребенка — Оли — висит график: во сколько она легла спать и во сколько проснулась. С начала марта — с тех пор, как Оля живет здесь — график постепенно стабилизируется: не спала всю ночь, заснула в шесть утра, заснула в четыре утра. Последняя неделя почти как у остальных детей.
Гор и воспитатели Свято-Софийского детдома
У Оли тяжелейшее психическое расстройство и задержка в развитии — ей 17 лет, но она выглядит как маленький ребенок, еле разговаривает. Иногда выходит из равновесия — и тогда у нее начинаются приступы ярости и агрессии, направленные на саму себя. Стена у кровати закрыта мягкими подушками — и это невероятный прогресс. Раньше во время обострений ее помещали в психоневрологический диспансер, где она лежала привязанной к кровати и откуда возвращалась в государственный детдом в полубессознательном состоянии. Все изменения к лучшему надежно подавлялись сильными препаратами.
Очередная госпитализация Оли, Гора и других подопечных 15-го детского дома и стала катализатором для того, чтобы забрать тяжелых детей в принципиально иные для них условия.
* * *
До 1994 года в этом здании был обычный государственный детдом, потом он перешел под патронат РПЦ, стал автономной некоммерческой организацией и одним из 24-х благотворительных проектов православной службы «Милосердие». Сначала тут жили мальчики и девочки, потом только мальчики — у одного был ДЦП, остальные — обычные; их довольно активно усыновляли. Потом руководители этих 24-х проектов собрались на встречу, где и решили сделать Свято-Софийский детдом домом для самых тяжелых детей. Сейчас здесь 19 детей в возрасте от четырех с половиной до 17 лет, оформляют документы еще на двух детей.
Светлана Емельянова на директора образовательного учреждения похожа меньше всего в жизни — совсем молодая, подчеркнуто скромно одетая и очень обаятельная. Она буквально живет на работе — ночует в детдоме почти все время. Родилась в Астрахани, поступила в саратовскую Консерваторию — мечтала стать актрисой. Приехала в Москву, записалась волонтером в детский дом — и как-тонезаметно стала старшей сестрой милосердия в столичном государственном детском доме № 15. Там она и встретила тех детей, которые теперь оказались в Свято-Софийском детдоме.
Светлана Емельянова
«Будем потихоньку выводить детей в открытый мир. Никаких плановых госпитализаций больше», — говорит Емельянова. Она часто оперирует словами «повезло» и «чудо». Так получилось, что директором нового детдома стала именно она. Государство согласилось отдать этих детей под частную опеку из огромного детского дома — государственного казенного учреждения с «коечной мощностью» на 450 мест. Совсем рядом оказалась благотворительная организация «Центр лечебной педагогики», и работающие там дефектологи взялись за детей.
Дети разделены на три группы — по возрасту и развитию. С ними пять воспитателей и их помощники-волонтеры, тогда как по государственным нормативам на 25 детей полагаются два воспитателя (по факту это значит, что один — они работают посменно).
Дети привыкают к новому месту, играют, занимаются — как могут — музыкой и рисованием. Многие из них впервые в жизни зажигают свечи, выходят на улицу и трогают снег. Гигиенические процедуры здесь тоже используются для обучения и понимания самого себя. Детей тут не одевают, но учат одеваться самостоятельно (с необходимой помощью). «Мы максимально стараемся приблизить наших детей к жизни обычного ребенка, мы гуляем и играем, ничего сверхъестественного, — объясняет концепцию детдома директор. — Только надо понимать, что дети у нас такие, что без помощи взрослых и нескольких часов не проживут. А в остальном все обычно». Сверхъестественно не то, что делают дети и воспитатели в этом детдоме, а то, что они этого никогда раньше не делали.
Емельянова добавляет: весь ежедневный процесс здесь основан на уважении к личности ребенка, на выявлении его сильных сторон с их последующим развитием до той зоны, где ребенку будет комфортно. В сентябре детей собираются отдать в коррекционную школу. А в расположенной совсем рядом гимназии будет класс «Особый ребенок», и в нем Свято-Софийскому детдому дали три места — тоже «чудо» и «повезло».
* * *
Так сложилось, что некоторые воспитатели из 15-го детдома ушли вслед за детьми, потому что и дальше хотели быть с ними.
Петр Мейский — один из немногих воспитателей-мужчин — работает в Свято-Софийском детском доме, чтобы быть рядом с 17-летней Олей.Вообще-то он врач-психиатр — фактически ушел ради нее с работы. Сам он, правда, говорит, что просто так получилось: одну работу бросил, а другой не было, ничего особенного. Я спрашиваю, чего он как специалист хочет добиться с такой «тяжелой» девочкой. «Умственная отсталость, конечно, никуда не денется, — рассуждает он. — Но многих других явлений при нормальном уходе не было бы, или они были бы не так развиты. Вот сейчас будем пробовать».
Оля и Петр Мейский
За несколько недель в частном детдоме у Оли восстановился нормальный режим сна — раньше она спала в любое время суток или не спала вовсе. У нее прошел тяжелый дерматит — была аллергическая реакция, возможно, на лекарства. Она играет с мячом. Привыкла к коляске и ездит на ней. И не лежит днями и ночами, как раньше. Мейский очень сожалеет, что выработавшаяся у нее реакция — бить себя, скорее всего, для того, чтобы ощущать себя хоть как-то — с годами превратилась в обычную вредную привычку.
«Оля, как и другие тяжелые дети, сможет понять, что она есть, а вокруг нее есть мир. Эта жизнь продолжается каждый день. Не будет жить по больницам, не будет связанной, не будет неделями погружаться в себя», — объясняет старший воспитатель детдома, врач-дефектолог Светлана Щербакова. Занятия, которые проводит она и другие воспитатели, направлены на улучшение моторики и реакции. Развивают зрение, слух, кидаются друг в друга ватными снежками. Берут макет дома и пытаются понять, зачем у него крыша, а потом стараются сопоставить макет с крышей над собственной головой.
* * *
«Нас же Вера на машине повезет? — спрашивает Гор и, узнав, что именно она, просто расцветает. — Я ее не просто люблю, я ее обожаю». Журналистка Вера Шенгелия раньше работала на «Радио Свобода». После конфликта и увольнения решила сделать паузу, на год уйдя из журналистики и занявшись чем-нибудь еще, например, проблемами психического здоровья — ей это всегда было интересно. Она пошла в «Центр лечебной педагогики», стала заниматься детьми с тяжелыми расстройствами. Там же познакомилась со Светланой Емельяновой. «Она тогда еще с детьми из обычного детдома пришла. Сначала страшно радовалась, чтонаконец-то у детей будет дефектолог, он каждому поможет. А потом увидела, что моментального эффекта нет. Плакала и хотела этих детей забрать и с ними сбежать, чтобы никто не мог их обидеть», — вспоминает Шенгелия. Она в детдоме и обычный волонтер, и фандрайзер, и по связям с общественностью. А сейчас просто водитель, который везет Гора в клинику.
Воспитатель помогает ребенку умыться
«Интересно, а Гор знает, что взрослые люди тоже спят? — задается она вопросом. — Он же их никогда в этом состоянии не видел. Они к нему только бодрствующие приходили». Гор не отвечает, он уткнулся в окно и смотрит на город.
Я спрашиваю Шенгелию, зачем она привлекает к Свято-Софийскому детскому дому столько внимания — чтобы пришли усыновители или есть какая-то другая цель. «Мы же боимся таких детей, — говорит она. — А это потому, что мы их никогда не видим и ничего про них не знаем. Все просто». Напоминаю ей, что год, который она отвела себе на волонтерство вместо журналистики, кончился пару лет назад. Она сначала недоверчиво подсчитывает, потом машет рукой: «И действительно».
* * *
В восемь утра в субботу дети уже проснулись и теперь собираются в «Центр лечебной педагогики». Их группами собирают воспитатели. Кто-то ворчит и пытается даже заплакать в знак протеста против раннего подъема. Кто-тособрался раньше всех и нетерпеливо нарезает круги по фойе в своей инвалидной коляске — сам почти никто из этих детей не ходит, в лучшем случае — с поддержкой. Один из мальчиков подходит ко мне и дотрагивается до щетины на щеке: для него это новое тактильное ощущение, он ни разу такого не видел и не трогал. Около минуты у него уходит на изучение феномена, потом он гладит меня по щеке, и воспитатель ведет его обуваться.
Игровая комната в «Центре лечебной педагогики»
Кабинет в «Центре лечебной педагогики». Фактически это игровая комната — тут разбросаны мягкие игрушки, а к потолку прикреплены канаты. То, что здесь происходит, нельзя назвать уроком в обычном понимании этого слова. Детдомовские дети медленные, только на то, чтоб удобно расположиться, у них уходит полчаса. Я сижу в углу на диване, ко мне на коляске подъезжает Фируза (ей 14 лет, она одна из старших жительниц детдома). «Подушка! Я хочу лежать на подушке!» — заявляет она мне. Я беру ее на руки и пересаживаю с коляски на диван. Довольная тем, что хитрость удалась, девочка тут же бросает подушку в сторону и стремительно укладывается ко мне на колени. «Ты моя подушка, — безапелляционно говорит она. — Что это у тебя в кармане? Телефон? Вынь, он мне мешает!»
Занятие начинается. Детей поддерживают пришедшие вместе с ними из детдома воспитатели. Специалист центра нараспев повторяет: «А где наша Оля?Там-там-там. Где же тут наш Федя — там-там-там». Дети реагируют на того, чье имя называется, дотрагиваются друг до друга. Естественные навыки обычных детей раньше не формировались у них вообще, теперь — с переходом из государственного детдома в частный — этот процесс только начинается. Тактильный голод у многих сильнейший. Преподаватель достает юлу, внутри которой ездит по кругу маленький поезд, он гудит, стучат колеса. Дети заворожены. Начинается следующее занятие — преподаватель достает синий полупрозрачный плед, набрасывает его на одного из сидящих кружком детей. «Ветер парус надувает, парус Федю накрывает», — объясняет смысл происходящего преподаватель. С детьми он общается большую часть времени стихами — ритмом легче привлекается внимание.
* * *
Совершенно точно, что в психоневрологический интернат по достижению 18 лет отсюда никого не отдадут. Емельянова говорит, что прямо сейчас руководство детдома хочет продлить опекунство над детьми до 23 лет. Она уверена, что многие эти дети смогли бы жить в своих квартирах (которые им по закону выделит государство) при условии постоянного ухода и наблюдения за ними.
При этом Емельянова производит впечатление человека, который не хочет расставаться с этими детьми в принципе никогда: «Не хочу круговорот детей. Я понимаю, что у меня одной не получится нормализовать ситуацию по отказам от младенцев в роддомах», — говорит она. А как же другие дети? «Мне эти нужны», — говорит Емельянова.
Воспитатель и воспитанник во дворе детского дома
Мы прощаемся. Рядом со мной мальчик. Он не говорит, но начинает громко мычать какую-то свою мелодию — не самую стройную и внятную, но ему нравится. Воспитательница пытается направить это мычание в какое-то более понятное русло, тихо поет ему песню. И через минуту ребенок, не сбившись ни с единой ноты, тем же мычанием выдает мелодию песни Аллы Пугачевой: «Без меня тебе, любимый мой, земля мала как остров». И замолкает — сам удивленный тем, как это получилось.
Фото: Александр Ануфриев / «Медуза»
Источник
Врачи еще в роддоме стараются уговорить мам сдать таких детей в детдом. Это идет еще с советских времен, когда инвалидов стремились спрятать подальше, чтобы не портили картину «развитого социализма». Многие иностранцы, приезжая в Россию, до сих пор удивляются: «Куда вы деваете своих инвалидов?» А они живут вот в таких закрытых учреждениях.
Когда привыкаешь к их непроизвольным движениям, к их облику, начинаешь обращать внимание только на глаза. Глаза у них чистые, светлые. Рядом с ними начинаешь задумываться, какой ты есть…
В первом корпусе они хихикали вслед: «Монашки, монашки!» — пока мы не вошли в комнату, где стали переобуваться. Дверь вскоре приоткрылась, и просунулась голова мальчика, который быстренько все оглядел и спросил у меня:
— Дай два рубля!
Я привычно проговорила:
— Помогай Господь!
Лена надела халат, легкие тапочки, стала повязывать платок с красным крестиком на лбу. Дверь снова приоткрылась, и тот же мальчик обратился ко мне:
— Мелочь есть?
— Кто твой воспитатель? — спокойно спросила Лена. Дверь больше не открывалась.
Со студенткой православного медицинского училища Леной мы шли по длинным коридорам одного из московских интернатов для умственно отсталых детей. Дети усердно мыли стены и полы, воспитательница то и дело давала им советы. Все с любопытством разглядывали нас.
Интернат разделен на четыре корпуса: административный и три жилых. В первом жилом корпусе дети умеют ходить и разговаривать. Во втором — колясочники: они лежат или сидят, многие плохо говорят. В третьем — «ползающие», они не ходят, не сидят, не разговаривают, в отличие от детей второго корпуса они никогда не перейдут в первый. Основные заболевания: гидроцефалия, микроцефалия, детский церебральный паралич, идиотия, синдром Дауна, слепота, глухота. Такой интернат есть почти в каждом округе Москвы. Этот — самый крупный в России, рассчитан на 600 детей. Все они на государственном обеспечении… а значит, сильно нуждаются в средствах. Самая серьезная проблема — не хватает рук. В каждом корпусе интерната шесть жилых отсеков, в каждый из которых на тридцать детей нужно девять работников: две буфетчицы, две банщицы, три санитарки, санитарка-уборщица и один врач на этаж. Фактически же в корпусе два врача, которые сменяют ежедневно друг друга. На этаже одна санитарка, она же уборщица, она же буфетчица, она же банщица.
Вот уже год интернату помогает сестричество во имя св. благоверного царевича Димитрия. Каждый день сестры моют детей, меняют памперсы, кормят с ложечки. Всего 32 сестры, работают группами, по очереди.
Я иду уже в марлевой повязке. На этаже, где живут лежачие дети, нет дверей. Комнаты светлые, просторные — на семь железных кроваток. У более активных детей загородка поднята высоко — чтобы не выпали. Лена каждого называет по имени, гладит по животу и говорит ласковые слова. Ребенок, лежащий на спине, начинает радостно лопотать на своем языке. На вид всем детям не больше двух лет, хотя на самом деле некоторым, по словам Лены, уже семь, а одной девочке — шестнадцать.
В следующей комнате сестры кормят детей. На столике, стоящем у входа, тарелки с овсяной кашей, какао в кружках. Ловко прижав голову ребенка к сетке, сестра поит его в манеже.
— В интернате живут дети от четырех до 18 лет. Потом они направляются во взрослый психоневрологический интернат. Чаще это дети из первого корпуса, которые почти нормальные. А остальные редко доживают до восемнадцати.
ДИАГНОЗЫ
Синдром Дауна. Это генетическое заболевание: у детей с синдромом Дауна лишняя хромосома. Детей с синдромом Дауна легко узнать — у них один фенотип, их даже раньше называли монголоидами: узкие чуть раскосые глаза, плоское лицо, короткопалые ладони. Обычно у таких детей почечная или сердечная недостаточность. У всех нарушена центральная нервная система, следствие этого — отставание в развитии.
Согласно принятой у советских медиков классификации, есть три степени умственной отсталости (олигофрении): дебильность (самая легкая стадия), имбецильность, идиотия (самая тяжелая). Но, по словам дефектологов- практиков, эти понятия довольно расплывчаты и не слишком объективны. Считается, что дети с синдромом Дауна находятся на стадии имбецильности. Однако эти дети вполне обучаемы. Они хорошо подражают жестам, очень музыкальны и ритмичны, хотя двигаются несколько неловко. Они очень доброжелательны, с удовольствием могут выполнять работу по дому. Если с ребенком заниматься, он может неплохо развиться. Известны случаи, когда дети с синдромом Дауна писали стихи. Один голливудский актер с синдромом Дауна получил премию «Оскар».
ДЦП (детский церебральный паралич). ДЦП может наступить на разных этапах: из-за инфекционного заболевания мамы во время беременности, во время трудных родов либо в первые моменты жизни ребенка, когда при неосторожном обращении его могли повредить. Это нарушение координации движений и способности сохранять положение тела в пространстве, которое возникает в результате непрогрессирующего поражения мозга. Всем детям с ДЦП трудно двигаться, но нельзя найти и двух детей с одинаковыми проблемами. Степени ДЦП разные: есть очень сильно «скрученные», паралич обеих сторон тела, одной стороны и т. д. Степень умственного развития тоже ва рьируется. Есть дети с сохранным интеллектом, у них нарушена только речь — ребенку трудно говорить из-за поражения мышц лица. Бывает, что интеллектуальная сфера поражена в более тяжелой степени, такие дети труднее поддаются коррекции. Есть дети, которые всю жизнь лежат, не могут говорить, но все понимают, т. е. интеллектуальные возможности у них выше, чем они их могут реализовать. Работа с ними должна вестись как педагогическая, так и лечебная. Прежде всего их нужно научить двигаться. В этом помогает массаж, ортопедическая гимнастика, лечебная физкультура. Человек с ДЦП может иметь вполне благоприятные перспективы — они учатся во многих вузах, в России есть, например, и адвокат, и психологи с таким заболеванием.
Гидроцефалия. Причина этого заболевания неизвестна, а заключается оно в том, что жидкости, которая обволакивает мозг, больше, чем обычно. Она давит на мозг и угнетает его. У такого ребенка неестественно большая, разросшаяся голова.
Что касается интеллекта, то только два процента детей с гидроцефалией — олигофрены. Подавляющее количество с сохранным, т.е. ненарушенным интеллектом. Дети с гидроцефалией очень говорливы и чрезвычайно энергичны, но их буйную энергию можно направлять.
Микроцефалия. Суть этого заболевания — уменьшение размеров головного мозга и черепа вследствие их недоразвития. Характеризуется уменьшением объема головы, нарушением двигательных функций и часто судорожным синдромом, умственной отсталостью. Причины, вызывающие задержку развития мозга, весьма разнообразны.
Детям с микроцефалией свойственно недоразвитие познавательной деятельности и речи в сочетании с хорошим развитием эмоциональной сферы. Такие дети могут учиться во вспомогательной школе.
— Отчего рождаются такие дети? — спрашиваю я Лену.
— Бывают разные причины. Например, если у родителей такая же болезнь. К одной нашей девочке приходила мама — пациентка психиатрической больницы, папа тоже приходил, потом пропал. Девочка встала на ножки в пять лет, потом ее скрутило параличом и с каждым годом скручивало все больше. Как Валечку. Помнишь Валечку?
Я стою в дверях.
— Валечка, Валечка, хорошая наша, — Лена гладит руки девочки. Она от радости задергалась, стала прижимать ручки к груди. Ее руки и ноги согнуты, как у маленького ягненка. Тело как у трехлетнего ребенка. У нее маленькие ладошки, однако длинные пальцы взрослого человека. Вале 16 лет. На лице ее, прогнутом, как тарелка, остренький воробьиный носик и выпирающий подбородок. Валя смотрит в потолок большими, налитыми черной влагой глазами. Волосы подстрижены коротко.
— Она даже руки не может разогнуть, — говорит Лена. — Невероятно, если она доживет до 30 лет.
| Врачи еще в роддоме стараются уговорить мам сдать таких детей в детдом. Это идет еще с советских времен, когда инвалидов стремились спрятать подальше, чтобы не портили картину «развитого социализма». Многие иностранцы, приезжая в Россию, до сих пор удивляются: «Куда вы деваете своих инвалидов?» А они живут вот в таких закрытых учреждениях |
«ОНИ ПОРАЖАЮТ СВОЕЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ»
Комната, отведенная сестрам, — единственная, куда не доносится интернатский запах. Иконы с лампадкой в углу, сладости к чаю и чай на столе.
— Почему вы сюда пришли? — спрашиваю я сестер.
— После обращения батюшки по «Радонежу». Узнала, что больным детям не хватает ухода. Часто лежат голодные и немытые. Беда в том, что не всегда вовремя успевают покормить их. Часто в первый раз дети едят только днем, — говорит одна из сестер, старушка с живыми (про такие говорят: жадные до жизни) глазами.
— Они такие приветливые. Всех помнят. Подходишь к ним, радуются, глаза светлеют. Одна девочка, Ирочка, начинает трепетать, как воробушек. Когда в первый раз пришла к Ирочке, говорю: какие у нее зубики, зубики покажи. В следующий раз подхожу, она мне зубики показывает, смееется. Узнала Ирочка.
А какие они умные! Одной девочке стали постель заправлять, под подушкой хорошо не заправили. Она ручки назад закинула и показывает нам, как правильно простыню стелить. Ох, умница-разумница.
Другой мальчик — звездочка наша, его мама Антаресом назвала — всегда улыбается, когда подходишь к нему. Мы ему рубашечку однажды не смогли надеть. У него голова большая, в горловину не лезет, положили рубашку рядом. Он одеяло натянул на себя с головой, укрылся и вздохнул.
Кровать Антареса стояла у самого входа.
-У него гидроцефалия, — сказала Лена.
На огромной, как у белого гриба, голове росли редкие волосы. Кожа головы была хорошо видна. Я так и не решилась посмотреть на его лицо.
— Они поражают своей благодарностью, — продолжает пожилая женщина. — И у каждого свой характер. Камилла, девочка в манеже, все быстро схватывает. Студенты приходили из медицинского училища, занимались с ней, поставили в манеж, ходить ее обучили. «Папа», «мама», «ай» говорить научили. Воздушные поцелуи посылать людям.
Самир — требовательный. Обязательно первого надо покормить. Если пройдешь к другому, как закричит — оглушит просто. Рядом с Машей пройдешь, не посмотришь на нее, она басить начнет. Вот сегодня новенькая сестра пришла, Антарес ей «дифирамбы» пел, свистеть начал. Удивительные дети — на все реагируют и за все благодарны. Студенты с каждым возились, таскали их на руках, играли со всеми. Ушли потом, а детки уже избаловались, требуют внимания.
Я стою посреди комнаты. С одной кровати свешивается худая ножка — обтянутая пергаментной кожей кость. Дети не спят, все смотрят на меня. Меня поражает их острый, внимательный взгляд. И мне почему-то кажется, что со всех сторон на меня льется агрессия. Один ребенок лежит на животе и силится повернуть голову так, чтобы увидеть меня. С соседской койки скрипучий голосок: «Тетя, тетя пришла».
— Они очень любопытны, — объясняет мне другая сестра. — Различают своих и чужих. Все новое жадно впитывают. Когда привыкаешь к их непроизвольным движениям, к их облику, начинаешь обращать внимание только на глаза. Глаза у них чистые, светлые. Рядом с ними начинаешь задумываться, какой ты есть. И общаются они глазами. Столько радости от них передается.
Одна девочка из училища на практику пришла, тоже, как ты, впечатлительная, первые дни все плакала, потом с улыбкой до ушей по палатам бегала.
| Когда привыкаешь к их непроизвольным движениям, к их облику, начинаешь обращать внимание только на глаза. Глаза у них чистые, светлые. Рядом с ними начинаешь задумываться, какой ты есть. |
НУЖНЫ ЛЮДИ
— Если бы они в домашней обстановке росли, все было бы по-другому, — говорит Лена. Развивались бы и не лежали бы неподвижно. Для этого теплота материнская нужна, чтобы человек в них душу свою вкладывал. У моей соседки сыну 18 лет, с рождения он поражен ДЦП. Мама с ним занимается. Он и одевается сам, разговаривает хорошо. А у нас лежат, некому с ними заниматься.
Очень нужны специалисты-дефектологи, владеющие методиками развития детей с разными отклонениями. А то у нас и присмотреть за ними не всегда есть кому, а если разовьются, станут подвижнее, активнее, больше проблем станет. Вот такой парадокс. Хотя все же трое выпускников развились до вполне нормального состояния. Одна девушка на кухне работает здесь в интернате, вторая санитаркой, полы моет, один мальчик — снабженец.
Сегодня в интернате концерт. Парень-снабженец пригласил Лену: «Приходи, посмотришь, на что мы способны». На сцене танцевали пары. Им аккомпанировала на пианино воспитательница. В зале на скамейках сидели дети, впереди колясочники — они жадно смотрели на прыгающих по сцене. Остальные на скамейках галдели, некоторые сидели спиной к выступающим. У самого края рядом с воспитательницей сидел лысый мальчик в белой праздничной рубашке и все время отвлекал ее вопросами.
РОДИТЕЛИ
Почти все дети здесь отказные. Врачи еще в роддоме стараются уговорить мам сдать таких детей в детдом. Это идет еще с советских времен, когда инвалидов стремились спрятать подальше, чтобы не портили картину «развитого социализма». Многие иностранцы, приезжая в Россию, до сих пор удивляются: «Куда вы деваете своих инвалидов?» А они живут вот в таких закрытых учреждениях.
— Конечно, многие родители не смогут справиться с ежедневным уходом за таким сложным ребенком, для этого нужно оставить работу. У нас в интернате есть одна женщина, которая здесь работает возле своего сына, а дома еще один — здоровый. Если бы она не работала, она не смогла бы прокормить обоих. Но своих детей она не оставляет, — продолжает Лена.
Только к 10% детей приходят родители, а на выходные домой забирают только 2%. Был еще один случай, когда ребенка усыновили иностранцы.
— У меня такое впечатление, что сюда нужно привести всю нашу молодежь, чтобы они увидели таких детей и серьезнее относились к будущему, — говорю я. — По вашему мнению, почему такие дети рождаются?
— Чтобы через таких детей некоторые родители спаслись, — отвечает Лена.
— А может, такие дети — наказание для своих родителей? Мне показалось, что у многих детей на лице отпечатались пороки родителей. Запомнилась одна девочка трех лет, она выглядела так, как будто с самого рождения пила не молоко.
— Нет, — твердо говорит Лена. — Такие дети не наказание. Наоборот, это святые дети. Мы каждый день видим их глаза! К нам постоянно приходят священники, причащают детей. Всех стараются крестить. Не причащают только детей из первого корпуса, потому что там многим больше семи лет, им уже нужно исповедоваться. Но нет священника, который бы с ними постоянно занимался.
Тяжело здесь, когда понимаешь, что некоторые дети умрут. А ты уже привык к ним. Одна женщина хотела забрать к себе ребенка с гидроцефалией. Ему сейчас восемь лет. Но ей не разрешают его усыновить из-за ее пожилого возраста. Она часто приходит, занимается с ним, покрестила его. И у него стала уменьшаться голова. Мальчик стал двигаться, понимать многое. Конечно, до нормального состояния еще далеко.
Когда Лена провожала меня обратно, в окне мы увидели деток, гуляющих с воспитателями. Одеты все по-разному. Можно было подумать, что обычная группа из детсада.
«Антаресу, наверно, тяжело было бы нести свою голову на прогулке, — подумала я. — Почему я испугалась посмотреть ему в глаза?»
Автор благодарит сотрудницу Центра лечебной педагогики Марию Дименштейн, а также членов группы милосердия при храме иконы Божией Матери «Живоносный источник» Леонида Могилевского и Светлану Тымкалюк за помощь в подготовке этого материала.
Надежда Антонова
Источник: «Нескучный Сад» №3 (2002 г.)
Источник