Берлинский синдром что это в психологии

Название новой кинокартины — «Берлинский синдром» — австралийского режиссера и сценариста Кейт Шортланд, вышедшей на большие экраны в последний день второй декады июля, автоматически отсылает нас к другому синдрому — стокгольмскому. Последний термин обозначает своеобразный защитный механизм: если сопротивление бесполезно или невозможно, то, чтобы не сойти с ума, в ряде случаев и чаще всего у женщин, похищенных, взятых в заложницы или испытавших над собой насилие, возникает странная реакция — симпатия, привязанность к агрессору. В кинематографе эта тема обыгрывалась уже не раз. Из последнего стоит вспомнить «Плохого парня» (2001) Ким Ки Дука и «Портрет в сумерках» (2011) Ангелины Никоновой. А вот о берлинском синдроме — слышим впервые. Отсюда справедливый вопрос: что это за зверь такой и с чем его едят?

Фильм начинается с того, что австралийская туристка Клэр (Тереза Палмер) прибывает в Берлин, где случай сводит ее с милым преподавателем английского и физкультуры Энди (Макс Римельт). Они проводят вместе целый день, и этот день производит на Клэр большое впечатление. Настолько большое, что, несмотря на то, что она собиралась на следующий день отчалить из столицы Германии, она отправляется в книжный магазин, возле которого они и встретились вчера. Разумеется, она находит его там. Дальше, понятно, молодые люди не могут, точнее, не хотят противится охватившему их желанию — для этого они едут в холостяцкую обитель Энди, находящуюся в заброшенном доме. Это сразу же настораживает, как и то, что окна у него в квартире не открываются — настораживает всех, то есть зрителей, но не Клэр. А если учесть мрачноватую, тревожную музыку, фон, на котором Энди и Клэр предаются страсти, сложно назвать беззаботно-романтическим. Скорее, это прелюдия к чему-то, мягко говоря, страшному и нехорошему. На поверку так оно и оказывается.

Утром, собираясь покинуть своего любовника, Клэр обнаруживает, что заперта. Забыл оставить ключи, беззаботно, точно ничего не произошло, оправдывается Энди, придя с работы. Но нашей наивной протагонистке не удается выбраться и после. А когда она предпринимает безрезультатную попытку прорваться сквозь укрепленные окна, то Энди просто ее связывает и все. Точнее, нет, не все: он берет в руки фотоаппарат и щелкает связанную Клэр. На память. Так, кстати, будет повторяться каждый день, независимо от того, в каком состоянии находится наша героиня. Зачем это ему нужно?

Кажется, что эта мелочь совершенно лишняя: Энди — не фотограф, и с фотоискусством эти снимки никак не связаны. Но если учесть, что он так и не смог справиться с психологической травмой, вызванной уходом матери, все становится на свои места. Энди требуется зафиксировать, что это действительно было. Он не то чтобы не доверяет своей памяти — ему требуются подтверждения, факты. Детской травмой к тому же и определяется его паталогическая склонность к похищению и удержанию. По ходу фильма выяснится, что Клэр далеко не единственная жертва маньяка. Да-да, маньяка: через какое-то время он ликвидирует своих пассий. Видимо, выступая противником однообразия: скука в отношениях не допустима. Но мы сильно ускакали вперед.

По поводу фотографий добавим лишь, что они нужны будут в конце фильма: именно с помощью них Клэр и выберется на свободу. Так что у Кейт Шортланд все продумано. Этим фильм и выделяется на фоне многих других авторских картин: ничего лишнего. Все строго подогнано друг к другу. Однако именно это и портит ленту: в ней не остается темных пятен, загадок, тайн. Она полностью раскрывает сама себя, как высказывание, не только не нуждающееся, но и отвергающее в своей полноте любые комментарии и домысливания. Словно режиссер хочет максимально упростить свое детище, чтобы месседж дошел до всех без исключения, кто решится потратить два часа на просмотр. И это ставит «Берлинский синдром» в какое-то странное положение: с одной стороны, это явно кино из разряда «не для всех», с другой — все так разжевано, что становится откровенно тоскливо.

От скуки не спасает и саспиенс, которого в избытке. Режиссер начинает нагнетать обстановку еще задолго до того, как это нужно — с первых кадров, будто Шортланд старается сразу же настроить зрителя на то, что будет развертываться в дальнейшем, чтобы его внимание, не дай бог, не соскочило, не переключилось на что-нибудь другое. Но держать в напряжении два часа при минимализме по части драматургии, а она действительно хромает — дело, по сути, безнадежное, невыполнимое. И, понятно, что Шортланд с этой задачей не справляется. Уже где-то к середине фильма начинаешь уставать от этого постоянного нагнетания, усиления напряжения, которое не спадает ни на секунду.

Так что ближе к одной трети до окончания фильма этого окончания ждешь уже с большим нетерпением. И даже как-то совершенно индифферентно, выберется ли Клэр из лап маньяка или нет. Да это, если разобраться, не так уж и важно, ибо посыл фильма ясен, суть «нового» «географического» синдрома раскрыта: никакой любви-симпатии к агрессору. Борьба до последней капли крови. Не сдаваться, несмотря ни на что. Сопротивление — до последнего. Это — берлинский синдром. Но почему именно берлинский? Есть ли в этом какой-то политический оттенок?

В картине всплывает упоминание берлинской стены, но этого явно недостаточно для создания сильной политической метафоры.  Наоборот, стена — это нечто необязательное, лишнее, внешнее. «Люди могут задыхаться где угодно, стена для этого не нужна», — говорит Энди. И он лучше всех сам и олицетворяет эту идею: он задыхается безо всяких стен. Как, собственно, и Клэр. Иначе сложно объяснить, чего это ради она вдруг сорвалась и рванула на другой континент.

Сама она не могла ответить на этот вопрос. В одном месте она говорит о том, что хочет собрать альбом из фото немецкой архитектуры, в другом — объясняет желанием получить порцию «жизненного опыта». Но почему «жизненный опыт» — в представлении Клэр — намертво связан с какой-то необдуманностью, наплевательством, безрассудством. То она пьет пиво на крыше с какой-то странноватой компанией, то в чужой стране едет на ночь к практически незнакомому мужчине непонятно куда. Думать-то надо, так и хочется сказать в ответ на ту ситуацию, в которой наша героиня и оказалась в конечном счете — запертой в четырех стенах. В Берлине. Отсюда и название синдрома. В принципе, география могла быть какой угодно. А то, что выбрана была столица Германии, так это личные пристрастия режиссера. 

Как ни крути, а Шортланд так и не смогла вырасти. Первая ее полнометражная работа — «16 лет. Любовь. Перезагрузка» — была, как следует из названия, о девочке-тинэйджере. Этому же периоду посвящен и третий (работу для ТВ считать не будем) ее фильм. Который можно было бы охарактеризовать, как «коллекционер» (а именно на «Коллекционере» Фаулза и базируется фабула «Берлинского синдрома») для подростков. Им он будет понятен и близок. И вообще, складывается такое впечатление, что именно на эту возрастную группу и была ориентирована картина, учитывая ее простоту-разжеванность, избыточность саспиенса и безалаберность главной героини. 

Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 23 июня 2015;
проверки требуют 5 правок.

Пара рюкзаков с нехитрым набором вещей, драгоценная фотокамера, растерянный, но преисполненный азарта взгляд — австралийка Клэр (Тереза Палмер) только что приземлилась в Берлине, надеясь найти в этой Мекке бэкпекеров, тусовщиков и неформалов что-то, чего не встретишь в родном Брисбене. Что ж, ее и правда ждут принципиально новые переживания и ощущения — правда, вовсе не такого безобидного толка, как рассчитывает девушка. Начинается все, впрочем, довольно невинно: можно ли ждать угрозы от застенчивого, зажавшего под мышкой томик поэзии педагога-хипстера Энди (Макс Римельт)? Тем более что он хоть и осмеливается познакомиться с Терезой прямо на улице, даже поцеловать ее на прощание постесняется. Вот только когда на втором свидании туристка решится остаться у него дома, то проснется уже в наглухо запертой квартире — и, как станет довольно быстро очевидно, запертой не по ошибке, а с вполне осознанным умыслом. Выбраться на свободу девушке предстоит очень не скоро.Пара рюкзаков с нехитрым набором вещей, драгоценная фотокамера, растерянный, но преисполненный азарта взгляд — австралийка Клэр (Тереза Палмер) только что приземлилась в Берлине, надеясь найти в этой Мекке бэкпекеров, тусовщиков и неформалов что-то, чего не встретишь в родном Брисбене. Что ж, ее и правда ждут принципиально новые переживания и ощущения — правда, вовсе не такого безобидного толка, как рассчитывает девушка. Начинается все, впрочем, довольно невинно: можно ли ждать угрозы от застенчивого, зажавшего под мышкой томик поэзии педагога-хипстера Энди (Макс Римельт)? Тем более что он хоть и осмеливается познакомиться с Терезой прямо на улице, даже поцеловать ее на прощание постесняется. Вот только когда на втором свидании туристка решится остаться у него дома, то проснется уже в наглухо запертой квартире — и, как станет довольно быстро очевидно, запертой не по ошибке, а с вполне осознанным умыслом. Выбраться на свободу девушке предстоит очень не скоро.

Формально Кейт Шортланд работает на типичных для большинства триллеров приемах: доверчивая героиня и вкрадчивый обольститель; тревога, постепенно пронизывающая кадр, чтобы затем взвинтиться истерикой; секс как средство для накручивания саспенса и стокгольмский синдром как неизбежный элемент психологического фона. Впрочем, довольно быстро становится понятно, что амбиции Шортланд простираются дальше рядовой работы в рамках остросюжетного жанра. Прежде всего ее в этой истории интересует психологический рисунок отношений хищника и его жертвы, начало которому дает знакомый каждой девушке риск нарваться в поисках любви на психопата. Более того, Шортланд вписывает в эту историю не только критику традиционных в сексуальных отношениях ролей и ожиданий (когда Энди в постели оказывается несколько агрессивен, Тереза не видит в этом ничего угрожающего), но и исторический подтекст: воспитанный в ГДР Энди, запирая свою любовницу, будто копирует свою сгинувшую родину, не выпускавшую своих граждан из-за стены. При этом как триллер «Берлинский синдром» оказывается не идеален, но как слепок парадоксов женского сознания — куда лучше. Каждая девушка, по версии Шортланд, ждет, что ее жизнь однажды превратится в сказку, не подозревая, что в реальности сказки если и случаются, то исключительно страшные.

Отсюда: https://lenta.ru/articles/2017/07/21/kino21072017/