Жертва влюбляется в своего похитителя синдром

Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее при захвате заложников, когда заложники начинают симпатизировать и даже сочувствовать своим захватчикам или отождествлять себя с ними. Если террористов удаётся схватить, то бывшие заложники, подверженные стокгольмскому синдрому, могут активно интересоваться их дальнейшей судьбой, просить о смягчении приговора, посещать в местах заключения и т. д.

Авторство термина приписывают криминалисту Нильсу Биджероту (Nils Bejerot), который ввёл его во время анализа ситуации, возникшей в Стокгольме во время захвата заложников в августе 1973 года. Тогда два рецидивиста захватили в банке четырех заложников, мужчину и трех женщин, и в течение шести дней угрожали их жизни, однако время от времени давали им кое-какие поблажки. Драма эта в общей сложности продлилась пять дней, и все это время жизнь захваченных заложников висела на волоске.

Но в момент их освобождения случилось нечто неожиданное: жертвы встали на сторону преступников, пытаясь помешать пришедшим спасать их полицейским. А позже, когда конфликт благополучно разрешился и преступники были посажены за решетку, бывшие их жертвы стали просить для них амнистии. Они посещали их в тюрьме, а одна из захваченных в заложницы женщин даже развелась со своим мужем, дабы поклясться в любви и верности тому, кто пять суток держал у ее виска пистолет.

​​​​​​​​​​​​​​Впоследствии две женщины из числа заложников обручились с бывшими похитителями.

Характерный набор признаков Стокгольмского синдрома следующий:

• Пленники начинают отождествлять себя с захватчиками. По крайней мере, сначала это защитный механизм, зачастую основанный на неосознанной идее, что преступник не будет вредить жертве, если действия будут совместными и положительно восприниматься. Пленник практически искренне старается заполучить покровительство захватчика.
• Жертва часто понимает, что меры, принятые её потенциальными спасателями, вероятно, нанесут ей вред. Попытки спасения могут перевернуть ситуацию, вместо терпимой она станет смертельно опасной. Если заложник не получит пулю от освободителей, возможно, то же самое ему достанется от захватчика.
• Долгое пребывание в плену приводит к тому, что жертва узнаёт преступника, как человека. Становятся известны его проблемы и устремления. Это особенно хорошо срабатывает в политических или идеологических ситуациях, когда пленник узнаёт точку зрения захватчика, его обиды на власть. Тогда жертва может подумать, что позиция преступника — единственно верная.
• Пленник эмоционально дистанцируется от ситуации, думает, что с ним этого не могло произойти, что всё это сон. Он может попытаться забыть ситуацию, принимая участие в бесполезной, но занимающей время «тяжёлой работе». В зависимости от степени отождествления себя с захватчиком жертва может посчитать, что потенциальные спасатели и их настойчивость действительно виноваты в том, что происходит.

«Стокгольмский синдром» усиливается в том случае, если группу заложников разделили на отдельные подгруппы, не имеющие возможности общаться друг с другом.

«Стокгольмский синдром» понимаемый более широко как «синдром заложника», проявляется и в быту. В быту не так уж редко возникают ситуации, когда женщины, перенёсшие насилие и остававшиеся некоторое время под прессингом своего насильника, потом влюбляются в него.

По роду деятельности, время от времени мне доводится наблюдать за развитием отношений, основу которых составляет садо-мазохистический компонент в широком смысле этого слова. Подобные отношения всегда мучительны для обоих сторон, но особенно для той стороны, которая в данный момент времени находится в позиции жертвы. Предлагаю сегодня поговорить о парадоксальном функционировании психики жертвы, которая всегда находится в созависимых отношениях. И разобраться с тем, как не стать жертвой, как предотвратить попадание детей в ситуации насилия и злоупотребления. В психоаналитическом ключе мы называем такие отношения симбиотическими, так как при всех мучениях и страданиях ни одна из сторон не чувствует в состоянии эти отношения прервать или закончить. Чувства при этом очень амбивалентны, то есть противоречивы. Наверняка Вам известны истории про пьющих и бьющих мужей, которых жена сдает в полицию (раньше – милицию) или в случае «белой горячки», то есть алкогольного психоза вызывает специализированную бригаду, а потом места себе не находит от чувства вины, сопровождающего мысли о том, как плохо с ним там обращаются «эти люди», невкусно кормят, держат в холоде, ну и т. д.

Вспоминается стокгольмский синдром. Авторство термина «стокгольмский синдром» по некоторым данным принадлежит криминалисту Нильсу Биджероту, который анализировал ситуацию в Стокгольме во время захвата заложников в августе 1973 года. Она характеризовалась тем, что заложники начали симпатизировать захватчикам. Сегодня это понятие используется в психологии для описания ситуации, когда человек, подвергающийся какой-либо агрессии, проявляет симпатию и сострадание к своему обидчику. В подобной ситуации жертву насилия не обуревает гнев или протест, а, наоборот, она начинает чувствовать психологическую связь с агрессором, пытается оправдать его действия, а в некоторых случаях даже перенимает его идеи или начинает обвинять себя.

В описанных выше ситуациях речь идет об отношениях между взрослыми людьми, а в случае со стокгольмским синдромом и вовсе о чрезвычайной ситуации захвата, которую можно отнести к экстремальным.

Однако так ли редко этот синдром встречается в обычной жизни? Пожалуй, повсеместно и чаще, чем мы предполагаем. Ведь «обидчиком» в некоторые моменты времени, может быть, любой человек, даже самый близкий. Давайте попробуем обратиться к истокам этого явления и понять, когда и каким образом формируется синдром жертвы, почему некоторые люди бессознательно встают на этот путь. Как и многое другое в человеке, склонность к чрезмерной жертвенности (впрочем, как и к чрезмерной агрессивности) формируется в раннем детстве и закрепляется вплоть до подросткового возраста. Например, ребенок приносит тройку, его наказывают, второй раз приносит тройку – его ударяют, третий раз принес двойку, а у родителей – хорошее настроение, ребенка не наказали. Что будет чувствовать ребенок? Он запретит себе злиться на родителей за первые два наказания, но преисполнится чувства благодарности за отсутствие его в третий раз. А спустя несколько лет наказание и вовсе забудется, останется только история о снисхождении родителей, когда за двойки – не наказывают. Это просто пример. Но таких примеров очень много.

У психоаналитиков есть определённое понимание, что, когда клиент приходит в психологическую работу и рассказывает о родителях истории, в которых они выступают обычными людьми, со своими достоинствами и недостатками – это хороший признак. Если же клиент говорит о матери как об идеальном объекте, которая никогда не злилась и пальцем не трогала, ему позволено было все и даже больше, повода к конфликтам никогда не возникало – здесь надо быть внимательным! Почему? Есть такое понятие как психологические защиты. Когда нам больно, страшно, мы злимся, завидуем – мы вынуждены защищаться. Но защищаемся мы от своих собственных чувств. Не купили игрушку, которую хотелось, психика говорит «да не очень-то и хотелось, будет лучше». Ударил сверстник больно, а малышу стыдно свою уязвимость показать, он говорит: «Не больно мне совсем». Так и с родителями. Если мама позволяет ребенку на себя злиться, обижаться, гневаться, да даже просто расстраиваться по своему детскому поводу, то ребенку не надо защищаться, он, вспоминая, говорит, уже будучи взрослым: «Ох как же я тогда разозлился на маму, когда она меня наказала» …. А вот если на чувства запрет, то тут уж психике приходится придумывать и изыскивать любые способы, чтобы защититься. Знаете ли Вы, у каких детей «идеальные» родители? У детей из детдома, у детей, у которых нет реальных родителей, которые не успели их разочаровать. Малыши придумывают тысячи сюжетов про жизненные трудности мамы и папы, желая их оправдать и веря, что «мама найдется». Знаете ли Вы, как отчаянно защищают дети алкоголиков своих родителей. Получается, что психология жертвы предполагает защиту своего обидчика. Если с ребенком обращаться жестоко, используя его, избивая, унижая, в бессознательном у него формируется устойчивое представление о себе как о плохом, а значит, виноватом. Следовательно, другая сторона – должна быть оправдана. Сильно наказывают и бьют – значит, сильно виноватым. И в будущем такой человек обязательно будет повторять этот же сценарий в уже взрослых отношениях.

Что ж до обидчиков… Есть тип взрослых людей, страдающих нарциссическими расстройствами, которым очень нужен кто-то другой для опоры, но только лишь для того, чтобы причинять ему боль и пытаться его разрушить. Это люди, грубо обращающиеся со своими близкими, страдают частыми перепадами настроения, их может вывести из себя лишняя ложка сахара в чае, при этом на более серьезный «промах» со стороны партнера они могут «снисходительно» закрыть глаза. Чаще всего так поступают мужчины со своими женщинами, а вот женщины чаще так поступают со своими детьми нежели с мужьями. Но суть не меняется: отыгрываются на более слабых и зависимых. Таким образом их непредсказуемость расшатывает психику, создавая ситуацию неопределенности. Они часто держат партнера или всю семью в страхе и напряжении, говорят противоречивую информацию, отвергают и унижают, но часто делают это так, что окружающим это незаметно, либо со стороны в это вообще трудно поверить. При этом жертва таких отношений не может их прекратить, потому что самое сильное чувство из испытываемых ею — это чувство вины и надежда на то, что если она все будет делать правильно, то он изменится. Ей постоянно жалко садирующую сторону.

Какова же профилактика здоровых отношений?

Например, ребенок потерялся, его нашли живым и здоровым и наказали. За что? За то, что с ним все в порядке? Родители любят его, это понятно, испугались сильно, нервы сдали! Но разве лучше было бы, если бы с ним что-то случилось. Радоваться ведь надо, что все благополучно разрешилось. Обнять бы его и сказать: «Милый, как я испугалась за тебя!» Психика так устроена, что, если бьют или наказывают от «любви», ребенок

начинает считать это нормой, в голове у него происходит подмена понятий, путаница, становится почти невозможно отличить, любовь от жестокости, силу от насилия.

В это трудно поверить, но агрессор и жертва – две стороны одного и того же явления. Каждый садист в прошлом – жертва. У подавляющего большинства преступников было тяжелое детство, и чем тяжелее преступления ими свершенные, тем больше их детская часть подвергалась страданиям и беспомощности в детстве. Другое дело, что не столь важно, что с нами сделали в детстве, важно, что мы с этим сможем сделать, когда вырастем.

Что можем мы сделать для себя и для своих детей, чтобы они были более счастливыми в гармоничных отношениях? Детей надо любить таким образом, чтобы они не считали жестокость нормой, чтобы несправедливое отношение к ребенку вызывало у него возмущение и несогласие, чтобы он чувствовал жестокость на расстоянии и не считал грубое обращение с собой своей историей.

На фото Патрисия Хёрст — жертва террористов, перешедшая впоследствии на их сторону. Яркий пример проявления «стокгольмского синдрома».

просмотров: 15407