Тереза палмер берлинский синдром фото

В российском прокате идет «Берлинский синдром», триллер о похищении, побывавший на «Сандэнсе», в Берлине и на других фестивалях. RussoRosso разбирается в этом простом фильме о непростых отношениях. 

«Берлинский синдром» / Berlin Syndrome (2017)

Режиссер: Кейт Шортланд
Сценарий: Шон Грант
Оператор: Анхель Аморос
Продюсеры: Полли Стэнифорд, Наима Абед, Скотт Отто Андерсон и другие
Дистрибьютор в России: «ПРОвзгляд» (в прокате с 20 июля)

Голубоглазая австралийка Клэр (Тереза Палмер) находится ровно в том возрасте, когда планы на жизнь вырастают из романтических увлечений. Ее выбор — ходить по улицам восточной части Берлина и фотографировать архитектуру времен социализма. На улице с ней знакомится школьный учитель английского Энди, который непринужденно болтает о клубнике как о средстве, которое помогает забыть о проблемах. Для Клэр, как она сама признается, путешествия — способ получить жизненный опыт, так что нет ничего удивительного в том, что туристка вскоре оказывается в постели нового знакомого. Наутро он уходит учить детей, а у Клэр выйти не получается: ключа от дверей нет, окна не открываются. С этого момента фраза, брошенная Энди во время секса: «Можешь кричать, здесь никто тебя не услышит», — обретает более зловещий смысл.

Создатели фильма разыгрывают противостояние двух персонажей в книжном стиле, они — воплощенные противоположности. Клэр много раз повторяет, что ее интересуют люди. Казалось бы, школьный учитель Энди должен быть ей неплохой парой, но нет: его прежде всего волнуют вещи. Например, он не любит, когда кто-то пьет из его чашки. Это обвинение почти прямо проговаривает отец Энди, преподающий в университете литературу. Когда сын заходит к нему на лекцию, речь отца слишком настойчиво крутится вокруг противопоставления двух персонажей из обсуждаемого произведения: одного интересуют вещи, другого — судьба. Обделенный вниманием матери Энди не умеет общаться с людьми на равных, зато способен превратить в вещь живое существо. Когда похититель берет в руки фотоаппарат, он всегда снимает женщину лишь частично, расчленяя ее на детали, когда объектом фетиша становится часть тела, человек за которой словно и не важен. В продолжение этой логики Энди пользуется «Полароидом» — так плоть становится вещью почти моментально. Нет ничего удивительного в том, что Клэр в какой-то момент станет находить в квартире останки предыдущих пленниц — и фото, и волосы.

Разумеется, о фильме, снятом женщиной-режиссером о мужчине, запирающем девушку и насильно удерживающем ее в квартире, трудно говорить без упоминания гендерной проблематики. Это кино можно смотреть и как триллер, и как драму про неудачный выбор полового партнера. Все это приводит к домашнему заточению, и сама Кейт Шортланд признаётся, что в своем фильме размышляет о том, как женщины фантазируют о насилии как о чем-то сексуальном. Название отсылает к стокгольмскому синдрому — появлению у жертвы симпатии к агрессору. Только синдром берлинский отличается от своего северного собрата обратной последовательностью: Клэр не влюбляется в Энди, попав к нему в плен, а сначала испытывает симпатию, после чего оказывается в плену. Как ни странно, синдром можно диагностировать еще до усугубления ситуации. Создатели фильма доводят до крайности привычные отношения мужчины с женщиной и показывают, что в своей основе это патологично. «Ты можешь просто быть нормальной?» — искренне возмущается мучитель, а уже через минуту бьет женщину по щеке. «Берлинский синдром» не без остроумия претендует на то, что описывает именно нормальные отношения и показывает насилие, лежащее в их основе.

Шортланд говорит, что вдохновлялась фильмом «Мизери» (1990) и «полными темного эротизма» сказками: «Красной шапочкой», «Спящей красавицей» и «Белоснежкой». Элементы сказок деталями разбросаны по сюжету: маска волка Энди, волшебное подаренное мамой украшение на шее Клэр. Схожий сюжет романа Джона Фаулза «Коллекционер» строился вокруг классового конфликта: красивая студентка-художница заточалась в подвал необразованным коллекционером бабочек. В «Берлинском синдроме» подобные проблемы вынесены за скобки, главные персонажи здесь по всем параметрам близки друг другу. Это делает кино Шортланд более пессимистичным при еще резче упрощенной структуре сюжета. Такая простота могла бы отлично сочетаться с жанром триллера, если бы не сценарные длинноты во второй половине фильма. Формат для истории отличный, но все равно «Берлинский синдром» остается упражнением прежде всего интеллектуальным, а не развлекательным. Впрочем, развлекаться на зрелищах втыкания отвертки в руку и ломания пальцев — это далеко не всегда обязательно.

Молодая австралийка Клэр (Тереза Палмер) приезжает в Берлин, чтобы пофотографировать советские здания. Гуляя по городу, она знакомится с привлекательным учителем Анди (Макс Римельт), и вскоре они вместе оказываются в постели. Наутро девушка обнаруживает, что дверь в квартиру Анди крепко заперта, окна армированы, а по соседству никто не живет, так что криков о помощи никто не услышит. Немец надеется, что Клэр останется у него в квартире до тех пор, пока он не решит от нее отделаться. Но девушка не готова сдаться на милость тюремщика.

Австралийская жена еврейского режиссера, чья семья успела сбежать из Германии до начала холокоста, постановщица Кейт Шортланд всерьез интересуется прародиной мужа, хотя и испытывает к ней неоднозначные чувства. Предыдущая лента Шортланд «Лоре» рассказывала о немецкой девушке, чей мир обрушился в 1945 году, когда в Германию вошли войска союзников. Картина одновременно призывала «милость к падшим» и напоминала, что немцы сами навлекли на себя свои беды.

Фильм частично снимался в Германии, но сцены в квартире Анди были сняты в павильоне в Австралии. Декораторы дотошно воссоздали реальную квартиру из дома в Восточном Берлине

«Берлинский синдром» тоже заигрывает с неоднозначностью, когда не изображает Анди абсолютным, очевидным подонком вроде маньяков-упырей из фильмов ужасов. Это миловидный, обычно дружелюбный интеллектуал, который не избивает Клэр без серьезного повода, не морит ее голодом, не заставляет жить в нечеловеческих условиях. Он явно хочет, чтобы девушка его полюбила и чтобы она никогда его не бросила. «Только и всего».

Картина основана на одноименном романе австралийской писательницы Мелани Джоостен. В книге есть автобиографические детали. Как и ее героиня, Джоостен посещала Восточный Берлин как «дикая» туристка

Однако этого, конечно же, недостаточно, чтобы сделать Анди хоть немного симпатичным персонажем. Каким бы мягким парень ни казался на первый взгляд, это жесткий тюремщик, для которого Клэр – лишь живая игрушка, отнюдь не первая в его жизни. Так что разница между Анди и, скажем, Биллом из «Молчания ягнят» сугубо поверхностная. И Шортланд то ли не решается, то ли не хочет наделить Анди и отношения между ним и Клэр большей сложностью. В фильме нет ни одной сцены, которая бы заставила усомниться, что Клэр больше всего на свете жаждет вырваться из заключения и что Анди готов на все, чтобы удержать девушку в квартире.

Почему это стоит подчеркнуть? Потому что постоянное психологическое противостояние героя и героини требует сюжетной поддержки. Персонажи такого кино должны все время придумывать меры и контрмеры, испытывать друг друга на прочность, пока кто-то не выйдет победителем.

В «Берлинском синдроме» все это есть, но куда меньше, чем стоило бы. Суть ленты требует напряженной триллерности, однако развивается «Берлинский синдром» по законам медлительной артхаусной мелодрамы. Медитативное наблюдение за тем, как Клэр и Анди просто живут, вместе и раздельно (Анди ходит на работу и в гости к отцу), было бы уместно, если бы такие сцены прокладывали дорогу к духовной эволюции персонажей, к чему-то менее однозначному, чем отношения тюремщика и заключенной. Однако фильм лишь бессмысленно топчется на месте в ожидании финала, потому что его «повседневные» сцены никуда не ведут. Если бы Шортланд убрала их из картины, лента бы ничего не потеряла и обрела драйв и накал страстей.

Проще говоря, «Берлинский синдром» застрял между двумя жанрами. Ему не хватает наглости, чтобы позволить отношениям Анди и Клэр развиваться, и изобретательности, чтобы придумать побольше захватывающих схваток между главными героями. Так что после двух часов в кинозале становится обидно, что лента не смогла до конца раскрыть свою сюжетную идею.

Впрочем, не все в «Берлинском синдроме» плохо. Палмер и Римельт очень убедительны в своих ролях, гнетущая атмосфера Восточного Берлина превосходно рифмуется с чувствами главной героини, квартира Анди отлично сочетает уют и ужас… А нам в России еще и интересно смотреть, как живут люди в бывших советских краях. С такими ингредиентами Шортланд могла бы создать весьма удачное кино, если бы выбрала жанр и придерживалась его.

С 20 июля в кино.

Премьера кино

В прокат вышел «Берлинский синдром» модной австралийки Кейт Шортланд. Михаил Трофименков пытался постичь смысл истории о девушке и маньяке.

Дебют Шортланд назывался «16 лет. Любовь. Перезагрузка», его героиня, как пишут в аннотациях, «постигала отличие между любовью и сексом». «Синдром» — всем перезагрузкам перезагрузка. Клэр (Тереза Палмер) приезжает из родного Брисбена в Берлин с целью, которую формулирует по-разному. Она «работает в недвижимости» и хочет изучить архитектуру ГДР. Точнее говоря, хочет «приобрести жизненный опыт». А еще точнее — чего-то хочет.

Своих желаний, как известно, следует бояться, ибо они исполняются. Хотела девочка чего-то, и это что-то вышло навстречу в облике нежного и романтичного Энди (Макс Римельт), преподавателя английского языка и физкультуры. Вышло, переспало, заперло на ключ и посадило на цепь. Она же сама сказала, что ей так хорошо у него, что, будь ее воля, осталась бы с ним навсегда. В общем, маньячество Энди — крайняя форма его нежности, романтизма и готовности исполнить любое желание любимой женщины. Другое дело, что он любвеобилен: Клэр — не первая его узница, ее предшественницы мертвы.

Понятно, что восходит «Берлинский синдром», как и роман Мелани Йоостен, по которому он поставлен, к «Коллекционеру» (1963) Джона Фаулза. Понятно и то, что название — парафраз стокгольмского синдрома. Со стороны отношения, складывающиеся у Клэр с Энди, даже садомазохистскими не назовешь. Так, нормальная семейная жизнь, в которой тоже случается, что жена возьмет да проткнет мужу руку отверткой.

Фаулз в свое время шокировал тем, что вел повествование от лица маньяка, заставлял читателей с ним идентифицироваться. «Синдром» предполагает если не идентификацию с Клэр, то как минимум сопереживание ей. И в этом его самая большая проблема. С маньяком гораздо проще отождествить себя, чем с дурой. А единственная психологическая характеристика Клэр, увы, проста — она дура. Можно было бы элегантно выразиться в том духе, что она ведома смутными юношескими желаниями, но по-русски это звучит иначе: ищет приключений себе на голову. Бродит по чужому городу со своим рюкзаком, залезает на какие-то ночные крыши, где выпивает с мутными ребятами. Так что встреча с заботливым маньяком не худшее, что могло с ней случиться.

Сводится ли фильм к банальному предупреждению о риске, которым чреват случайный секс? Или к не менее банальному высказыванию: дескать, в отношениях палача и жертвы «не все так просто»? Следует ли искать скрытый смысл в том, что действие разыгрывается в Берлине? Ведь словосочетание «берлинский синдром» вызывает в первую очередь политические ассоциации. Ну там травма нацизма или травма Берлинской стены. Да, в разговоре с отцом Энди вспоминает мать, некогда перебежавшую на Запад, и еще говорит что-то полуностальгическое о ГДР. Но этого слишком мало, чтобы разглядеть в «Синдроме» политическую метафору.

Банальности смыслов в фильме противостоит лишь визуальная небанальность. У Шортланд — вязкая, местами гиперреалистическая, местами — полупризрачная, как поляроиды, что снимает в заточении Клэр, изобразительная манера. В ней заложена тревожность, причем тревожность, не предопределенная жанром триллера, а врожденная, онтологическая.

Шортланд и героиня ее фильма Клэр — австралийки, и это многое объясняет. У австралийского кино самобытная традиция страха, абсолютно отличная от европейской и американской. Если верить австралийскому кино, антиподы живут в постоянном ужасе, ощущении своей обреченности, иногда объясняемой страшным проклятием, которое наложили на них истребленные колонизаторами аборигены. Рискну предположить, что в жизни они — люди как люди, но экранный австралиец просто не может, отправляясь за тридевять земель, не уложить в рюкзак эту свою обреченность, как, судя по всему, и поступила Клэр.

Актриса
Сценарист
Продюсер