Скачать вера колочкова синдром пустого гнезда

Остановись, мгновенье! Хотя, может, не так уж ты и прекрасно, если мерить по большому счету? А может, и вовсе не прекрасно, а так, выскочило мыслишкой из обыденности, пронзило насквозь, и захотелось вдруг замереть, и еще глубже вдохнуть воздух, и еще, и закрыть глаза, и улыбнуться, прежде чем сделать шаг… Хотя – глупости все это. Если Димону рассказать – смеяться станет. А может, и не станет. Вообще-то он такой, из понимающих. Снаружи пробивной и жесткий, как победитовое сверло, а в душе – нежный романтик. Наверное, потому их и потянуло друг к другу со страшной силой…

– Машк, ты чего тут затихарилась? Я тебя зову из ванной, зову…

Маша вздрогнула, легко развернулась к Димону всем корпусом, как подсолнух к солнцу. И улыбнулась так же – сразу всем лицом. Губами, глазами, ямочками на круглых щеках. Лицо Димона в проеме дверей тоже было вознамерилось поплыть улыбкой, но мужественно сдержалось, нахмурилось рыжими бровями.

– Иди, покажи, на какую высоту тебе в ванной зеркало повесить. Видишь, не зря я с собой из дома дрель захватил – здесь вообще никаких инструментов нет. Молодец я у тебя, Машка, правда?

– Молодец, молодец… А победитовое сверло тоже захватил?

– Ну да, вот оно… А почему ты спросила?

– Да так… – загадочно усмехнулась Маша. – Ты знаешь, я вот стояла сейчас перед твоим чемоданом и думала – сделаю шаг, и начнется…

– Что – начнется?

– Что, что… Эх ты, Димон, железный дровосек! Новая жизнь начнется, вот что!

– А чемодан-то тут при чем?

– Ну как при чем… Вот сделаю я к нему шаг, открою, достану твои рубашки, буду их в шкафу развешивать… Уже как настоящая женщина, понимаешь? И рубашки твои – они как подтверждение этого, ну, как символ, что ли… Я буду доставать их и развешивать в шкафу. Рубашки моего мужчины. Любимого. Чуешь момент? А потом я буду их стирать и гладить. И тоже с любовью.

– А-а-а… Ну, тогда понятно. А мне такое и в голову не пришло, когда я решил для тебя в ванной зеркало повесить… Ишь ты…

Димон задумчиво почесал висок черным победитовым сверлом, вздохнул, умильно уставился на свою маленькую подружку. Светло-карие глаза его в белесых ресницах потекли медовым теплом, и Маше опять показалось, что она знает это тепло на вкус, как любимое белое вино. Еще глоток – и захочется воспарить над обыденностью, и раствориться в сильных руках, и почувствовать себя самой маленькой из всех маленьких, самой любимой из всех любимых.

Хотя – стоп! Не надо. Вот не надо этого сейчас. Воспарить и раствориться – это потом, это еще успеется. А сейчас пусть будет просто день. Обыкновенный, хлопотливый и в то же время – особенный. Первый день их совместной жизни. Если сказать по-хамски – первый день сожительства. А можно и еще похлеще сказать – первый день гражданского брака. Гадкие словосочетания, правда? Слух режут. И что это значит – гражданский брак? А кто живет в законном браке, выходит, не граждане? А кто? Марсиане, что ли? И вообще, нельзя было как-то по-другому такой брак назвать? Например – пробный, студенческий… Простенько и со вкусом. И всем понятно, что ребята любят друг друга и не желают ни прерывать учебного процесса, ни скитаться по холодным дачам, ни терпеть утренних скукоженных снисходительностью маминых-папиных лиц. Они просто хотят жить вместе, пусть в такой вот съемной убогой квартире, но непременно вместе. Что тут такого, скажите?

– Слушай, Димк… А твои как отнеслись?.. Ну, к тому, что мы решили жить вместе?

– Да нормально отнеслись… Они ж у меня ребята простые, ханжескими прибабахами не обремененные. Обыкновенные родители. А твои как?

– А у меня, выходит, они необыкновенные, а с этими самыми… С ханжескими прибабахами… – грустно вздохнула Маша, привычным жестом заправляя за ухо тугую вьющуюся прядь. – Мама мне знаешь такой концерт вчера закатила…

– Да? А мне всегда казалось, что она меня вполне адекватно воспринимает.

– Ой, Димк… Да не в этом же дело, как она тебя воспринимает! Просто она… Как бы это тебе объяснить… Она по-матерински за меня боится.

– Почему боится? Я тебя съем, что ли?

– Нет. Не съешь. Но она до сих пор думает, что я маленькая девочка, понимаешь? Что я утром вовремя не проснусь, что позавтракать не успею, что обувь не ту надену и ноги промочу, и буду потом лежать в жару и бреду…

– Ничего себе – маленькая девочка! Это в восемнадцать-то лет! Смешно!

– Ага. Смешно. А про тебя говорит, что ты тоже еще в игрушки не наигрался. Что в твои девятнадцать надо еще по девчонкам бегать, пиво на скамейках распивать и у родителей на походы в клубы деньги клянчить.

– Да откуда она знает, что мне надо, а чего не надо? Да я, если хочешь, давно уже на родительской шее не сижу! И если я захочу выпить пива или пойти потусоваться в клуб, то…

– Ой, да ладно, не заводись! Это же не я говорю, а моя мама! Про папу я уж вообще не заикаюсь… Он меня убьет, когда из командировки вернется! И тебя заодно! Будем тут лежать юными трупами, как Ромео и Джульетта.

– Нет, я не понимаю… Что они против меня имеют?

– Против тебя – совершенно ничего. Скорее, против меня. Это же я, их дочка, осмелилась уйти из родительского дома. А про тебя они и знать не захотят, пока ты официальным женихом не заделаешься.

– Машк… Ты что? Ты… Но ты же сама не захотела… Ты во мне сомневаешься, что ли?

– Да ничуть, Димка! Я-то как раз все понимаю. Мы же вместе так решили, это наше с тобой дело, как жить! Я тебе абсолютно доверяю и все-все про тебя знаю…

– А я – про тебя…

Они улыбнулись друг другу понимающе, и Маша быстренько отвела взгляд в сторону, будто застеснявшись этого стопроцентного понимания. Но горло от счастливого волнения все равно перехватило. Какое оно все-таки неуправляемое, это волнение! Вот промедли секунду – и уже точно с ним будет не совладать. И придется забыть на время и про чемодан с рубашками, и про зеркало в ванной. Стоит сейчас поднять на Димку глаза – и они точно с этим опасным волнением не совладают…

– А самое смешное, Димк, знаешь, в чем заключается? – деловито проговорила она, слишком торопливо склоняясь над Димкиным чемоданом и пытаясь управиться с жесткой пластмассовой «молнией». – Самое смешное, что мои родители поженились, когда им обоим было по восемнадцать. Представляешь? Они познакомились, когда вместе в Питерский архитектурно-строительный поступали. Папа был местный, питерский, а мама – приезжая. Считай, провинциалка. А потом их на картошку в колхоз отправили. Тогда всех первокурсников на картошку в колхоз отправляли. Вот там, как говорится, и осуществилась их любовь. Мама с той картошки уже мной беременная приехала…

– Да? И что, она жалеет об этом?

– Почему это – жалеет? Нисколечки не жалеет! Наоборот, смеется, когда говорит, что сделала удачный выбор, поменяв высшее образование на семейное счастье.

– Хм… А что, совместить все в одном флаконе нельзя было?

– Нет. Нельзя. Она, когда меня родила, в академку сразу ушла, думала, что действительно совместит… А через год еще и Данька родился. Какая уж тут учеба, когда на руках двое детей-погодков? Вот она и решила – и бог с ней, с учебой. Зато семья образцовая получилась. Пока папа на трех работах крутился, она ему курсовые делала, конспекты переписывала, с пеленками и с обедом успевала… Ты знаешь, они до сих пор с удовольствием вспоминают то время! Говорят, оно самое счастливое было. А мама его называет – счастье вопреки.

– Чему – вопреки? Вопреки трудностям, что ли? Так вроде у всех молодых семей трудности бывают…

– Нет, Димка, ты не понимаешь. Тут даже не в трудностях дело, а в том, что в их семью никто не верил. Вообще никто. Когда дети рожают детей, это всегда вызывает некий скепсис, вроде того – ну-ну, посмотрим, что вы с ними делать будете… И потому им никто не помогал. Смотрели, приглядывались, усмехались. Папина мама, то есть моя дорогая питерская бабушка, улыбалась и мечтала поскорее развязаться с ранней женитьбой сына. Она, между прочим, сама мне об этом рассказывала, когда в добром духе была… Спала и видела, как бы маму к родителям в ее маленький городок отправить! И мамина мама тоже улыбалась, но только по-другому – в покорном ожидании неизбежного. Вот-вот, мол, дочка приедет, сядет ей на шею с двумя детьми. А пока они совместно улыбались, папа с мамой жили по съемным углам, любили друг друга, нас растили. Без помощи растили, в полном отсутствии материальных и моральных поливов и удобрений. А потом папа институт закончил, взял распределение в наш город, потому что здесь ордер на комнату обещали дать. И тут уж у них все пошло и поехало, как по накатанной. Выживший в жестоких условиях засухи семейный росток буйно полез вверх, зацвел образцовыми розами. Папа хорошие деньги в дом стал носить, мама была при очаге, при детях, при мужней любви. В общем, все как в кино – сначала холодильник купили, потом на телевизор стали копить…