Синдром петрушки скачать без регистрации

Люди и марионетки или люди-марионетки?

Угрозы, насмешки,
Короны примеряют пешки,
На лицах отметки,
Что все они марионетки.
(из песни группы «Король и шут»)

За нового автора всегда берусь с опаской, особенно когда имя автора на слуху, а ожидания несколько завышены восторженными отзывами друзей. Но Дина Рубина избавила меня от опасений буквально с первых страниц и, дочитав первый для меня пока (!) роман, могу уверенно сказать: «Хочу еще!».

В книге я всегда в первую очередь оцениваю сюжет, и хорошему увлекательному сюжету я готова простить и ляпы переводчика, и опечатки, и сухость языка, и полное отсутствие каких-либо «красивостей». Но, когда эти «красивости» есть, для меня они становятся той самой вишенкой на торте. Язык автора меня просто заворожил, давно со мной такого не было, если честно, хотелось выписать по паре цитат с каждой страницы и остановило меня только то, что от книги я не могла оторваться. В кои-то веки аннотация не врет и действительно

Мастерство же литературной «живописи» Рубиной, пейзажной и портретной, как всегда — на высоте: словно ешь ломтями душистый вкусный воздух и задыхаешься от наслаждения.

Как великолепно прописаны герои, причем не только главные! Каждый появившийся в книге оставил после себя след, как-будто и вправду встретился тебе не на страницах книги, а мелькнул в реальной жизни. Как описаны города! Особенно Прага, моя давняя мечта. Полное ощущение присутствия!

Что сказать о самом сюжете? Это история о куклах и людях, о людях-куклах и куклах-людях. История самого необычного из когда-либо мне встречавшихся любовных треугольников. История семейного проклятия и несчастных «огненных» женщин. История о людях, чей талант настолько велик, что жить обычной жизнью они не могут.

Меня заворожила даже не столько история Лизы и Пети, сколько история их семей, а еще та небольшая доля мистики, которая придала книге очень необычную нотку. Ведь нам предстоит вернуться в середину 19-го века и познакомиться с основателем рода, узнать почему семью преследует «Синдром Петрушки» и как обойти проклятие. Прогуляемся мы и по веку 20-му с его бесчисленными жертвами войн, репрессий, геноцида. Помимо страшных событий, затронувших миллионы людей, узнаем и о трагедиях, произошедших по вине злодеев «местного масштаба». Пан Вильковский в первую очередь страшен своей реальностью, ведь именно такие аморальные и беспринципные люди частенько достигают вершин при любой власти и получают «право» творить что им в голову взбредет…

И, конечно же, Лиза и Петя, безумная любовь двух безумных людей. Не могу сказать, что я им сильно симпатизировала, все же для меня они в первую очередь психи и я рада, что такой любви, исступленной, на грани безумия мне испытать не дано. Такая любовь выматывает, изнуряет, уничтожает:

Они были похожи на детей, что пережили оспу, выжили, но навсегда остались с изрытыми лицами. Эти двое стали жертвой особо свирепого вида любви: страстной, единоличной, единственной; остались в живых, но уже навсегда были мечены неумолимо жестокой любовью…

Сначала я их жалела, уж очень сложные судьбы им достались, но потом поняла, что жалеть их, пожалуй, не стоит. Ему не нужна была обычная женщина, ему с детства нужна была кукла, которую бы он одевал, кормил, развлекал и укутывал в десять слоев заботы. Именно такой он и «вырастил» себе Лизу. Тут хочется вздохнуть «ах, бедная Лиза»! Бедная? Вот уж вряд ли. Как сложилась бы ее жизнь без Пети, останься она в родительском доме? Представить страшно… А смогла бы она жить самостоятельно, как не раз она рассказывала Борису? Сильно сомневаюсь. Инфантильная, так до конца и не выросшая девочка, всегда получавшая все, что хочет от своего любимого. Смог бы ей дать такую любовь и самоотдачу кто-нибудь другой? Ой, как вряд ли. Так что жалость моя постепенно переросла исключительно в интерес.

И напоследок пара слов о главных героях этой книги, о куклах. Местами мне было жутковато, особой любовью к куклам никогда не пылала, а пупсы меня в детстве вообще пугали. Здесь же куклы на каждой странице, миниатюрные и в человеческий рост, гротескные и пугающе человечные, кукольные театры и мастерские по их изготовлению, частные коллекции редчайших изделий и конвейерные «собери сам». Узнала для себя много нового, но главное, пожалуй, это та атмосфера, которую они придали всей истории.

Дина Рубина совершила невозможное – соединила три разных жанра: увлекательный и одновременно почти готический роман о куклах и кукольниках, стягивающий воедино полюса истории и искусства; семейный детектив и психологическую драму, прослеженную от ярких детских и юношеских воспоминаний до зрелых седых волос.

Страсти и здесь «рвут» героев. Человек и кукла, кукольник и взбунтовавшаяся кукла, человек как кукла – в руках судьбы, в руках Творца, в подчинении семейной наследственности, – эта глубокая и многомерная метафора повернута автором самыми разными гранями, не снисходя до прямолинейных аналогий.

Мастерство же литературной «живописи» Рубиной, пейзажной и портретной, как всегда, на высоте: словно ешь ломтями душистый вкусный воздух и задыхаешься от наслаждения.

Часть первая

Глава первая

«…И будь ты проклят со всем своим балаганом! Надеюсь, никогда больше тебя не увижу. Довольно, я полжизни провела за ширмой кукольника. И если когда-нибудь, пусть даже случайно, ты возникнешь передо мной…»

Возникну, возникну… Часиков через пять как раз и возникну, моя радость.

Он аккуратно сложил листок, на котором слово «кукольник» преломлялось и уже махрилось на сгибе, сунул его во внутренний карман куртки и удовлетворенно улыбнулся: все хорошо. Все, можно сказать, превосходно, она выздоравливает…

Взглядом он обвел отсек Пражского аэропорта, где в ожидании посадки едва шевелили плавниками ночные пассажиры, зато горячо вздыхал кофейный змей-горыныч за стойкой бара, с шипением изрыгая в чашки молочную пену, и вновь принялся рассматривать двоих: бабушку и внучку-егозу лет пяти.

Несмотря на предрассветное время, девочка была полна отчаянной энергии, чего не скажешь о замордованной ею бабке. Она скакала то на правой, то на левой ноге, взлетала на кресло коленками, опять соскальзывала на пол и, обежав большой круг, устремлялась к старухе с очередным воплем: «Ба! А чем самолет какает, бензином?!»

Та измученно вскрикивала:

– Номи! Номи! Иди же, посиди спокойно рядом, хотя б минутку, о-с-с-с-поди!

Наконец старуха сомлела. Глаза ее затуманились, голова медленно отвалилась на спинку кресла, подбородок безвольно и мягко опустился, рот поехал в зевке да так и застопорился. Едва слышно, потом все громче в нем запузырился клекот.

Девочка остановилась против бабки. Минуты две неподвижно хищно следила за развитием увертюры: по мере того как голова старухи запрокидывалась все дальше, рот открывался все шире, в контрапункте храпа заплескались подголоски, трели, форшлаги, и вскоре торжествующий этот хорал, даже в ровном гуле аэропорта, обрел поистине полифоническую мощь.

Пружиня и пришаркивая, девочка подкралась ближе, ближе… взобралась на соседнее сиденье и, навалившись животом на ручку кресла, медленно приблизила лицо к источнику храпа. Ее остренькая безжалостная мордашка излучала исследовательский интерес. Заглянув бабке прямо в открытый рот, она застыла в благоговейно-отчужденном ужасе: так дикарь заглядывает в жерло рокочущего вулкана…

– Но-ми-и-и! Не безззобразззь… Броссссь ш-ш-ша-лить-сссссь… Дай бабуш-шшш-ке сссс-покойно похрапеть-ссссь…

Девочка отпрянула. Голос – шипящий свист – раздавался не из бабкиного рта, а откуда-то… Она в панике оглянулась. За ее спиной сидел странный дяденька, похожий на индейца: впалые щеки, орлиный нос, вытянутый подбородок, косичка на воротнике куртки. Самыми странными были глаза: цвета густого тумана. Плотно сжав тонкие губы, он с отсутствующим видом изучал табло над стойкой, машинально постукивая пальцами левой руки по ручке кресла. А там, где должна была быть его правая рука… – ужас!!! – шевелилась, извивалась и поднималась на хвосте змея!

И она шипела человечьим голосом!!!

Змея медленно вырастала из правого, засученного по локоть рукава его куртки, покачивая плоской головой, мигая глазом и выбрасывая жало…

«Он сделал ее из руки!» – поняла девочка, взвизгнула, подпрыгнула и окаменела, не сводя глаз с этой резиново-гибкой, бескостной руки… В окошке, свернутом из указательного и большого пальцев, трепетал мизинец, становясь то моргающим глазом, то мелькающим жалом. А главное, змея говорила сама, сама – дядька молчал, чесслово, молчал! – и рот у него был сжат, как у сурового индейца из американских фильмов.

– Ищо! – хрипло приказала девочка, не сводя глаз со змеи.

Тогда змея опала, стряхнулась с руки, раскрылась большая ладонь с длинными пальцами, мгновенно и неуловимо сложившись в кролика.

– Номи, задира! – пропищал кролик, шевеля ушами и прыгая по острому колену перекинутой дядькиной ноги. – Ты не одна умеешь так скакать!

На этот раз девочка впилась глазами в сжатый рот индейца. Плевать на кролика, но откуда голос идет? Разве так бывает?!

– Ищо! – умоляюще вскрикнула она.

Дядька сбросил кролика под сиденье кресла, раскатал рукав куртки и проговорил нормальным глуховатым голосом:

– Хорош… будь с тебя. Вон уже рейс объявили, растолкай бабку.

И пока пассажиры протискивались мимо бело-синих приталенных стюардесс, запихивали сумки в багажные ящики и пристегивали ремни в своих креслах, девочка все тянула шею, пытаясь глазами отыскать чуднóго индейца с косичкой и такой восхитительной волшебной рукой, умеющей говорить на разные голоса…

А он уселся у окна, завернулся в тонкий плед и мгновенно уснул, еще до того, как самолет разогнался и взмыл, – он всегда засыпал в полете. Эпизод со змеей и кроликом был всего лишь возможностью проверить на свежем зрителе некую идею.

Он никогда не заискивал перед детьми и вообще мало обращал на них внимания. В своей жизни он любил только одного ребенка – ту, уже взрослую девочку, что выздоравливала сейчас в иерусалимской клинике. Именно в состоянии начальной ремиссии она имела обыкновение строчить ему гневные окончательные письма.

* * *

Привычно минуя гулкую толкотню зала прибытия, он выбрался наружу, в царство шершавого белого камня, все обнявшего – все, кроме разве что неба, вокруг обставшего: стены, ступени, тротуары, бордюры вкруг волосато-лакированных стволов могучих пальм – в шумливую теплынь приморской полосы.

Всегда неожиданным – особенно после сирых европейских небес – был именно этот горячий свет, эти синие ломти слепящего неба меж бетонными перекрытиями огромного нового терминала.

Водитель первой из вереницы маршруток на Иерусалим что-то крикнул ему, кивнув туда, где, оттопырив фалды задних дверец, стоял белый мини-автобус в ожидании багажа пассажиров. Но он лишь молча поднял ладонь: не сейчас, друг.

Выйдя на открытое пространство, откуда просматривались хвосты самолетов, гривки взъерошенных пальм и дельфиньи взмывы автострад, он достал из кармана куртки мобильный телефон, футляр с очками и клочок важнейшей бумаги. Нацепив на орлиный нос круглую металлическую оправу, что сразу придало его облику нарочитое сходство с каким-то кукольным персонажем, он ребром ногтя натыкал на клавиатуре номер с бумажки и замер с припаянным к уху мобильником, хищно вытянув подбородок, устремив бледно-серые, неизвестно кого и о чем умоляющие глаза в неразличимую отсюда инстанцию…