Синдром мертвой матери и мертвого ребенка в психоанализе
Автор фото: Дмитрий Быков
Начинаю цикл статей о феномене мертвой дочери как результате патологических отношений в паре мать-дочь. В этой начальной статье я остановлюсь на первом участнике этой пары, описав феномен «мертвой» матери и выделив типологию таких матерей. Также предлагаю свою модель «психологического рождения», основанную на своем терапевтическом опыте.
Часть 1.
Рука, качающая колыбель,
правит миром…
Отношения с матерью могут
быть гармоничными,
а могут быть сложными
или враждебными.
Но они никогда
не бывают нейтральными.
Наши внутренние психические функции являются производными от межличностных отношений. Наше Я появляется благодаря Другому. И здесь в первую очередь речь идет о значимых Других, безусловно, важнейшими из которых являются родители ребенка.
Большинство базовых потребностей ребенка направлено именно к родителям. Родители – это та «почва», на которой появляется новый росток жизни, и от ее качества во многом будет зависеть дальнейший его рост.
Я буду рассматривать не все детско-родительские отношения, а лишь отношения в паре мать-дочь, которые приводят к формированию комплекса мертвой дочери. Конкретно в этой статье речь пойдет о матери и ее роли в психологическом рождении ребенка в целом и дочери в частности.
ФУНКЦИИ МАТЕРИ
Физическое рождение – самая первая и самая важная материнская функция для ребенка. Но это далеко не единственная ее функция. Физическое отделение ребенка от матери отнюдь не означает прерывание связи между ними. Эта связь «мать-дитя» хоть и ослабевает со временем, но всегда сохраняется на всю жизнь.
Еще одной, не менее важной функцией матери, является ее непосредственное участие в психологическом рождении ребенка. Очевидно, что для того, чтобы состоялось рождение ребенка, мать должна сама быть живой. Сказанное в полной мере относиться как к рождению физическому, так и психологическому. Для того, чтобы психологическое рождение состоялось, мать должна быть сама психологически живой.
И здесь мы сталкиваемся с некоторой сложностью, связанной с определением понятия психологической жизни-смерти. Что касается признаков жизни-смерти физической, с этим все более-менее понятно. Когда же речь заходит о жизни-смерти психологической и о их критериях, то здесь все не так ясно. Очевидно лишь то, что эти феномены разные: можно быть физически живым, но психологически мертвым, «как бы живым».
Определению этого феномена и его критериев во многом и будет посвящен цикл моих статей. А пока вернемся к выше высказанной идее, что для того чтобы состоялось психологическое рождение ребенка, его мать сама должна быть психологически живой.
И еще один важный тезис: психологическое рождение – это не одноразовый акт, по сравнению с рождением физическим. Я буду рассматривать три таких ключевых момента в жизни ребенка, связывая их с появлением у него новых форм идентичности.
«МЕРТВАЯ» МАТЬ
Идея мертвой матери в психологии не нова. Впервые этот феномен описал французский психоаналитик Андре Грин, назвав его комплексом мертвой матери. Он описывает такую мать как погружённую в себя, которая находится рядом с ребёнком физически, но не эмоционально.
Это мать, которая остаётся в живых физически, но она мертва психологически, потому что по той или иной причине впала в депрессию (например, из-за смерти ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью); или это может быть так называемая депрессия разочарования из-за событий, которые происходят в собственной семье или в семье родителей (измена мужа, переживание развода, вынужденное прерывание беременности, насилие, унижение и т.п.).
Я думаю, что феномен мертвой матери значительно шире рассматриваемого Грином «комплекса мертвой матери». Суть такой матери, на мой взгляд, в ее неспособности удовлетворять какую-то жизненно важную в определенный период развития ребенка потребность, что приводит к невозможности рождения у него новых форм идентичности и фиксации его личностного развития.
Ведь потребности ребенка в матери не исчерпываются лишь его потребностью в эмоциональном контакте с ней. Они (потребности) непосредственно привязаны к определенному этапу его личностного развития и тем задачам, которые стоят перед ребенком на этом этапе.
Действительно, потребность в близком эмоционально-телесном контакте является важнейшей для ребенка-младенца, и неспособность матери поддержать эту потребность приводит к серьезным проблемам в его развитии. В психоанализе описаны последствия фрустрации такого рода потребности, наиболее серьезным из которых является феномен госпитализма, описанный Р. Шпицем. Думаю, что описанный Грином «комплекс мертвой матери» связан именно с обсуждаемой потребностью ребенка.
Однако вышеназванная потребность не является доминирующей уже для ребенка трехлетнего возраста, и тем более для подростка. Ребенок на каждом возрастном этапе решает свои специфические задачи развития, связанные с удовлетворением определенных потребностей.
Причем, есть некоторые общие задачи, касающиеся обоих родителей, и у каждого из родителей есть свои специфические задачи. Так, у отца, к примеру, есть свои отцовские задачи по отношению к сыну и по отношению к дочери. Сказанное в равной мере относится к материнским задачам. И далеко не всегда родители готовы откликаться на значимые потребности их детей из-за дефицита своих личностных качеств-функций.
Я в своей статье остановлюсь лишь на специфических задачах матери по отношении к дочери и тех материнских дефицитах, которые приводят к проблемам в развитии идентичности их дочерей.
Прокол в функциях у матери может быть как тотальный, так и локальный, касающийся лишь неспособности поддержать определенные потребности ребенка. Подчеркну, что речь здесь идет именно о неспособности матери, а не о ее нежелании удовлетворять потребность ребенка. Такая мать не в состоянии дать то, что нужно ее ребенку, так как у нее этого просто нет.
В силу своих собственных проблем такая мать оказывается неспособна поддержать психологические задачи развития своей дочери. Причем, именно те задачи, которые не смогла сама решить на определенном этапе своего собственного развития в отношениях со своей матерью.
Очевидно, что «мертвая мать» — это мать с психологическими проблемами. Таковыми могут быть высокий уровень тревоги, страх перед жизнью, страх смерти (увядания физической красоты), низкая самооценка, непринятие своей женственности, сексуальности. Часто мать в отношениях с дочерью использует ее для решения своих проблемных задач жизни.
Мертвая мать – мать, фрустрирующая значимую для развития ребенка потребность и неспособная поддерживать его новую рождающуюся идентичность.
ЭТАПЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РОЖДЕНИЯ
Я выделяю типологию психологического рождения на основе трех важных моментов в развитии ребенка:
- Основная задача развития.
- Ведущая потребность.
- Этап формирования идентичности.
Основная задача развития – та задача, которую ребенку необходимо решить на конкретном возрастном этапе для рождения новой идентичности. Ее решение напрямую зависит от возможности удовлетворения определенной межличностной потребности.
Таким образом, можно выделить ключевые этапы в развитии ребенка, для которых будет характерно специфическое сочетание задач-потребностей, в рамках которых появляется возможность рождение нового Я или новой идентичности.
Я выделяю три таких ключевых этапа в формировании новой идентичности, сравнимых по значимости с новым психологическим рождением.
1 этап. Витальная идентичность. (Я есть). Основная задача развития – признание матерью права ребенка на жизнь. Основная потребность ребенка — потребность в принятии и безусловной любви. (Мама, обними меня).
2 этап. Индивидуальная идентичность. (Я такой/такая). Основная задача развития – признание матерью права ребенка на индивидуальность. Основная потребность ребенка – потребность в сепарации-индивидуации. (Мама, отпусти меня).
3 этап. Гендерная идентичность. (Я такой мужчина/такая женщина). Основная задача развития ребенка – признание матерью права на мужскую/женскую индивидуальность. Основная потребность ребенка в поиске самоидентичности, в первую очередь – гендерной. (Мама, оцени меня).
Первые два этапа являются универсальными. Здесь мать и отец выполняют схожие задачи в развитии ребенка и являются взаимодополняемыми. На этих этапах в случае отсутствия либо дефицита какой-либо материнской функции отец, либо другой член семьи может ее компенсировать. На третьем этапе у матери и отца появляются специфические задачи-функции и они становятся не взаимозаменяемы.
Ниже предлагаемая типология «мертвых» матерей привязана непосредственно к определенному этапу развития идентичности ребенка.
Отвергающая мать — неспособная принимать и любить своего ребенка безусловно и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение его Витальной идентичности — Я есть.
Удерживающая мать — не способная поддержать сепарацию ребенка и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение его Индивидуальной идентичности — Я такой.
Конкурирующая мать — неспособная поддержать потребность ребенка в поиске женской самоидентичности, и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение Гендерной идентичности дочери — Я такая девушка/женщина!
Для иллюстрации выделенных типов матерей я буду обращаться к сказочным историям и описывать их на примере сказочных персонажей, в которых наиболее ярко можно увидеть психологический портрет одного из выделенных мной типов и отношений в паре «мать-дочь». В качестве таких историй выступят следующие: «Морозко», «Рапунцель», «Сказка о Мертвой Царевне».
Об этом можно будет прочитать в моей следующей статье.
Источник
Не радоваться первым шагам малыша. Не вдыхать запах его макушки. Не петь песен и не рассказывать стихи. Механически воспитывать — готовить, гулять, кормить — по возможности молча.
Материнская эмоциональная смерть – сложная тема. Попытались разобраться в ней с кандидатом психологических наук, психологом, гештальт-терапевтом, автором книг Ириной Млодик.
Некоторые психологи никогда не слышали о таком синдроме. С чем это связано? Редко встречается на практике?
Ирина Млодик: Синдром, полагаю, встречается нередко, просто чтобы размышлять в этих терминах, нужно аналитическое мышление. Не все психологи работают в психоаналитическом подходе и не размышляют в терминах символического. Ведь мертвая мать — не мертва, это живая женщина, мать, которая любит и заботится о своем ребенке, просто она мертва эмоционально, и это имеет определенные последствия для ребенка.
unsplash.com
Какие, например?
Ирина Млодик: Одним из последствий, конечно, будет депрессия самого выросшего ребенка, поскольку он растет рядом не с живым родительским объектом, а с эмуляцией матери — таким призраком: вроде бы она есть, как у всех, но ее и нет, потому что она выдает мало своих живых реакций. Она не радуется его глазкам и ножкам, не говорит радостно: «Кто это к нам пришел?», что позволяет ощущать ребенку: «Я — хороший, потому что мне рады». Она не сердится, если он делает что-то не то, не пугается, если он в опасности, не гордится, если он сделал что-то замечательно.
Ребенок живет рядом с объектом, который кормит, лечит, водит гулять, но не реагирует, он живет рядом с эмоциональной дырой. Что еще хуже — с присутствием, очень похожим на отсутствие.
Если бы матери у него не было вообще, он мог бы прожить горе и найти другой материнский объект.
Но мать вроде бы есть, и от нее не откажешься, ее не отплачешь, остается только делать попытки ее оживлять либо отказаться от этих попыток.
Какие мамы обычно попадают в группу риска?
Ирина Млодик: В группе риска стать «мертвой матерью» — люди с депрессией в анамнезе, с родителями, у которых была недиагностированная депрессия, склонные давить в себе переживания и чувства. Люди, выросшие в семьях, где чувства и переживания были обесценены, запрещены. В группе риска — все, кто недостаточно психически развит, потому что если вы не умеете переживать, то вы не сможете переживать потери и изменения в своей жизни, вы будете их отрезать, что достаточно быстро приведет к скрытой или явной депрессии.
Pixabay.com
Как отличить «мертвую» маму, например, от нересурсной?
Ирина Млодик: Если мать находится в депрессии и знает об этом, это как-то обсуждается в семье, мать принимает препараты, семья ей помогает, у ребенка есть фигуры, заменяющие мать: няни, бабушки, другие родственники, — то ребенок не будет расти с синдромом мертвой матери. Ребенок тогда растет со знанием «мама больна», но при этом получает всю эмоциональную поддержку и отражение от фигур, ее заменяющих.
А если у матери депрессия, но она либо об этом не знает, либо догадывается, но жизнь продолжает идти своим чередом (она заботится о ребенке, но на самом деле у нее нет никаких эмоциональных сил, нет включённости в него, нет живых реакций), то ребенок начинает как-то приспосабливаться к этой ситуации. Начинает мать «оживлять» своей гиперактивностью или сильными эмоциями, ажитацией.
Как узнать, как в себе распознать «мертвую мать» и заранее предупредить?
Ирина Млодик: Важно понимать, что если женщина перенесла какие-то потери: умер кто-то из близких, прежняя беременность закончилась потерей, если она сменила место жительства, потеряла прежнее окружение, разочаровалась в браке, разрушились ее ожидания, — и все это у нее не было возможности пережить, отгоревать, то неотплаканное оказалось запертым у нее внутри. Поэтому если у вас случаются потери и разочарования, то лучше не давить их в себе, а найти возможность горевать о них. А это часто невозможно без человека, который будет сопровождать ваше горевание, поможет вам плакать и злиться.
Родственникам в этой роли быть трудно, потому что близким людям часто трудно видеть нас плачущими и страдающими, им хочется побыстрее свернуть наше страдание, и они останавливают процесс горевания, вместо того чтобы дать ему развернуться.
Что делать маме, если она вдруг поняла, что мертвая? Как она сама себе может помочь, хотя бы в первое время?
Ирина Млодик: Если вы чувствуете подавленность, отсутствие сил, если вы исполняете долг материнства, не чувствуя при этом никаких эмоций, если внутри вас холод и вы чувствуете отсутствие любви и умиления от вашего младенца, то не нужно корить себя, ругать, стыдить, потому что это только ухудшит ваше состояние. Нужно обратиться за психологической помощью и за медицинской тоже, то есть к психоневрологу или психиатру. Антидепрессанты и психологическая работа над собой помогут вам прожить ваше недопрожитое горе или разочарование, и вы сможете «ожить», у вас появятся эмоции, а у вашего ребенка – живая, эмоциональная мать.
unsplash.com
Полную версию интервью читайте в блоге Familypass.ru.
Источник
Заголовок данного очерка – мёртвая мать. Однако, чтобы избежать недоразумений, я сразу уточню, что не рассматриваю психологические последствия реальной смерти матери. Мёртвая мать здесь – это мать, которая остаётся в живых, но в глазах маленького ребёнка, о котором она заботится, она, так сказать, мертва психически, потому что по той или иной причине впала в депрессию.
Реальная смерть матери, особенно если эта смерть является следствием суицида, наносит тяжёлый ущерб ребёнку, которого она оставляет после себя. Реальность потери, её окончательный и необратимый характер создают психологические конфликты, которые принято называть проблематикой горя. Я также не буду говорить о депрессии и пациентах, который вытесняют злость и ненависть по отношению к матери.
Для тех людей, о которых я буду сегодня говорить, не характерны депрессивные симптомы. Однако мы знаем, что игнорирующий свою депрессию субъект, вероятно, более нарушен, чем тот, кто переживает депрессию от случая к случаю.
Основываясь на интерпретации Фройдовской мысли, психоаналитическая теория отвела главное место концепции мёртвого отца. Эдипов комплекс это не просто стадия развития либидо. Это теоретическая позиция, из которой проистекает целый концептуальный ансамбль: Сверх-Я в классической теории Фройда, Закон и Символика в лакановской мысли.
Кастрация и сублимация, как судьба влечений, объясняют душевную патологию. Этот класс тревог объединяется постоянным упоминанием кастрации, члено-вредительства, ассоциирующегося с кровопролитием. Я называю такую тревогу «красной».
Напротив, когда речь заходит о концепции потери материнской груди или потери матери, об угрозе лишиться её покровительства и защиты, контекст никогда не бывает кровавым. Она – траурных цветов, это чёрная или белая тревога. Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую мы можем законно отнести за счёт ненависти, обнаруживающейся в психоанализе депрессивных больных, является следствием «белой» тревоги пустоты.
Мёртвую мать, в отличие от отца, никто не рассматривал как объяснительную концепцию или синдромальный диагноз. Углубляясь в проблемы, связанные с мёртвой матерью, я отношусь к ней как к метафоре. Вполне обоснованно считается, что кастрационная тревога структурирует весь ансамбль тревог, связанных с «маленькой вещицей, отделённой от тела», идёт ли речь о пенисе, о фекалиях или о ребёнке.
Комплекс мёртвой матери
Основные жалобы и симптомы, с которыми пациент обращается к психоаналитику, не носят депрессивного характера. Налицо ощущение бессилия: бессилия выйти из конфликтной ситуации, бессилия любить, воспользоваться своими дарованиями, преумножать свои достижения или, если таковые имели место, глубокая неудовлетворённость их результатами. Когда же анализ начинается, перенос открывает инфантильную (детскую) депрессию, характерные черты которой я считаю полезным уточнить. Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погружённого в своё горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. Разумеется, среди главных причин такой материнской депрессии мы находим потерю любимого объекта: ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью. Но речь также может идти о депрессии разочарования: превратности судьбы в собственной семье или в семье родителей, любовная связь отца, бросающего мать, унижение и т.п. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и умешьшение её интереса к ребёнку. Важно подчеркнуть, что самый тяжёлый случай – это смерть другого ребёнка в раннем возрасте. Эта причина полностью ускользает от ребёнка, потому что ему не хватает данных, чтобы об этой причине узнать. Эта причина держится в тайне, например, выкидыш у матери.
Ребёнок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. Горе матери разрушает его счастье. Ничто ведь не предвещало, что любовь будет утрачена так в раз. Не нужно долго объяснять, какую нарциссическую травму представляет собой такая перемена. Травма эта состоит в преждевременном разочаровании, в потере любви, потере смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения, позволяющего понять произошедшее. Понятно, что если ребёнок переживает себя как центр материнской вселенной, он толкует это разочарование как последствие своих влечений к объекту. Особенно неблагоприятно, если комплекс мёртвой матери развивается в момент открытия ребёнком существования третьего, отца, и он думает, что мать разлюбила его из-за отца. Это может спровоцировать бурную любовь к отцу, питаемую надеждой на спасение от конфликта и удаление от матери. Как бы то ни было, триангуляция (отношения в эдиповом треугольнике) в этих случаях складывается преждевременно и неудачно.
В реальности, однако, отец чаще всего не откликается на беспомощность ребёнка. Мать поглощена своим горем, что даёт ему почувствовать всю меру его бессилия. Мать продолжает любить ребёнка и продолжает им заниматься, но всё-таки, как говорится, «сердце к нему не лежит».
Ребёнок совершает напрасные попытки восстановить отношения, и борется с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация, искусственная весёлость, бессонница или ночные страхи.
После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция – это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать. Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы «отключается» от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна. В дальнейших отношениях с другими людьми субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет повторять эту защиту. Любой объект, рискующий его разочаровать, он будет немедленно дезинвестировать (испытывать равнодушие к значимому человеку). Это останется для него полностью несознательным.
Потеря смысла, переживаемая ребёнком возле грустной матери, толкает его на поиски козла отпущения, ответственного за мрачное настроение матери. На эту роль назначается отец. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребёнка ранний Эдипов комплекс. Ситуация, связанная с потерей смысла, влечёт за собой открытие второго фронта защит.
Это развитие вторичной ненависти, окрашенной маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идёт о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т.д. Другая защита состоит в ауто-эротическом возбуждении. Оно состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, без нежности, без чувств к объекту (другому человеку). Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Другой человек нужен ему для того, чтобы запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, а не для переживания слияния в чувстве любви.
Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла запускает преждевременное развитие фантазии и интеллекта. Ребёнок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.
Художественное творчество и интеллектуальное богатство могут быть попытками совладать с травматической ситуацией. Эта сублимация оставляет его уязвимым в главном пункте – его любовной жизни. В этой области живёт такая психическая боль, которая парализует субъекта и блокирует его способность к достижениям. Всякая попытка влюбиться разрушает его. Отношения с другим человеком оборачиваются неизбежным разочарованием и возвращают к знакомому чувству неудачи и бессилия. Это переживается пациентом как неспособность поддерживать длительные объектные отношения, выдерживать постепенное нарастание глубокой личной вовлечённости, заботы о другом. У пациента появляется чувство, что над ним тяготеет проклятье, проклятье мёртвой матери, которая никак не умрёт и держит его в плену. Боль, одна только душевная боль, сопровождает его отношения с другими людьми. В психической боли невозможно ненавидеть, невозможно любить, невозможно наслаждаться, даже мазохистски. Можно только испытывать чувство бессилия.
Работая с такими пациентами, я понял, что оставался глухим к некоторым особенностям их речи. За вечными жалобами на злобность матери, на её непонимание или суровость ясно угадывалось защитное значение этих разговоров от сильной гомосексуальности. Женской гомосексуальности у обоих полов, поскольку у мальчика так выражается женская часть личности, часто – в поисках отцовской компенсации. Моя глухота касалась того факта, что за жалобами на действия матери вырисовывалась тень её отсутствия. Жалобы относились к матери, поглощённой самой собой, недоступной, неотзывчивой, но всегда грустной. Она оставалась безразличной, даже когда упрекала ребёнка. Её взор, тон её голоса, её запах, память о её ласке – всё похоронено, на месте матери во внутренней реальности ребёнка зияет дыра.
Ребёнок идентифицируется не с матерью, а с дырой. Как только для заполнения этой пустоты избирается новый объект, внезапно появляется галлюцинация, аффективный след мёртвой матери.
Этот тип пациентов создаёт серьёзные технические проблемы, о которых я не стану здесь распространяться. Сознательно человек считает, что у него – нетронутые запасы любви, доступные для новой любви, как только представится случай. На самом деле, любовь навсегда осталась в залоге у мёртвой матери.
В ходе психоанализа защитная сексуализация (ранний онанизм или другие способы получения чувственного наслаждения), всегда включающая в себя прегенитальное удовлетворение и замечательные сексуальные достижения, резко спадает. Пациент понимает, что его сексуальная жизнь сводится практически к нулю. По его мнению, речь не идёт о потере сексуального аппетита: просто никто больше ему не желанен. Обильная, разбросанная, разнообразная, мимолётная сексуальная жизнь не приносит больше никакого удовлетворения.
Остановленные в своей способности любить, субъекты, находящиеся под владычеством мёртвой матери, не могут более стремиться ни к чему, кроме автономии. Делиться с кем бы то ни было им запрещено. Сначала от одиночества бежали, теперь его ищут. Субъект вьёт себе гнездо. Он становится своей собственной матерью, но остаётся пленником своей стратегии выживания.
Это холодное ядро жжёт как лёд и как лёд же анестезирует. Это едва ли только метафоры. Такие пациенты жалуются, что им и в зной – холодно. Им холодно под кожей, в костях, они чувствуют как смертельный озноб пронзает их насквозь. Внешне эти люди и в самом деле ведут более или менее удовлетворительную профессиональную жизнь, женятся, заводят детей. На время всё как будто в порядке. Но с годами профессиональная жизнь разочаровывает, а супружеская сопровождается серьёзными нарушениями в области любви, сексуальности и аффективного общения. В это же время родительская функция, наоборот, сверхинвестирована. Впрочем, часто дети любимы при условии достижения ими тех нарциссических целей, которых самим родителям достичь не удалось.
Несмотря на выразительные признания, окрашенные аффектами, часто весьма драматизированными, отношение к аналитику отличается тайной неприязнью. Это оправдывается рационализациями типа: «Ради чего всё это делать?» Вся эта деятельность сопровождается богатством психических представлений и весьма значительным даром к само-истолкованию. Однако способность к интроспекции мало что меняет в его аффективной сфере. Язык пациента отличается повествовательным стилем, который должен тронуть аналитика, призвать его в свидетели. Словно ребёнок, который рассказывал бы матери о своём школьном дне и о тысяче маленьких драм, которые он пережил, чтобы заинтересовать её и сделать её участницей того, что он узнал в её отсутствие.
Можно догадаться, что повествовательный стиль мало ассоциативен. Субъект ускользает от того, чтобы повторно пережить то, о чём он рассказывает, поток слов, если его остановить, повергает его в переживание психической боли и неприкрытого отчаяния.
Основной фантазией такого пациента становится такая: питать мёртвую мать, дабы содержать её в постоянном бальзамировании. То же самое пациент делает с аналитиком: он кормит его анализом не для того, чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить анализ до бесконечности. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мёртвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от её склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Его узница становится его личной собственностью. Так пациент сам себя лечит.
Здесь возникает парадокс. Мать в горе, или мёртвая мать, какой бы огорчённой она не была, — она здесь. Присутствует мёртвой, но всё-таки присутствует. Субъект может заботиться о ней, пытаться её пробудить, оживить, вылечить. Но если она выздоровеет и пробудится, субъект ещё раз потеряет её, потому что она уйдёт заниматься своими делами или любить других. Так создаётся амбивалентность: мертвая мать, которая всегда присутствует, или живая, которая уходит и возвращается.
Грин Андре. Мёртвая мать (с. 333-361) // Французская психоаналитическая школа. Под ред. А. Жибо, А.В. Россохина. – СПб: Питер, 2005. – 576 с.
Раздел «Статьи»
Жак Лакан «Стадия зеркала, как образующая функцию Я»
Серж Лебовиси «Теория привязанности и современный психоанализ»
Томас Огден. Что верно и чья это была идея?
Рональд Бриттон. Интуиция психоаналитика: выборочный факт или сверхценная идея?
Марья Торок «Болезнь траура и фантазм чудесного трупа»
Источник