Кто вылечил тревожно депрессивный синдром

Тревожные расстройства личности — самая распространённая группа психических расстройств в мире; в России при этом такой диагноз ставят реже, чем в других странах. Принимать они могут самую разную форму — от генерализированного тревожного расстройства (состояние, когда человек чувствует непрекращающуюся тревогу) до социофобии (страх перед социальным взаимодействием) или конкретных фобий (страх перед предметом, действием или ситуацией). Cоздательница движения «Психология за Права Человека», психотерапевтка и автор книги «Социальная тревога и фобия: как выглянуть из-под мантии-невидимки?» Ольга Размахова объясняет, что люди чаще всего обращаются к психотерапевтам как раз из-за тревожных и депрессивных состояний.

Такие расстройства не похожи на привычные тревогу или волнение, которые периодически возникают у всех людей — речь об очень сильных, порой даже парализующих чувствах. Для подобного состояния не обязательно нужны «серьёзные» или даже просто конкретные причины: беспокойство, предчувствие неминуемой беды, невозможность вырваться из потока навязчивых ощущений могут возникнуть в любой момент и длиться долго. Справиться с ними, однако, реально: как говорит Размахова, обращение к грамотному специалисту, работающему с современной когнитивно-поведенческой психотерапией, терапией принятия и ответственности, техниками осознанности или нарративными практиками, может помочь изменить поведение и паттерны человека так, чтобы у него или неё появился шанс вырваться из замкнутого круга и улучшить качество жизни.

Екатерине Гоновой диагностировали тревожно-депрессивное расстройство несколько лет назад, однако за это время ей пришлось столкнуться не только с некомпетентностью врачей и обесцениванием её опыта, но и увольнением из-за диагноза. Мы поговорили с ней о том, как шла её борьба с расстройством, а также том, как важно вовремя получить квалифицированную помощь.

Первые признаки тревожно-депрессивного расстройства появились у меня в шестнадцать лет. Мы с мамой переехали из маленькой военной части в город-миллионник, и поначалу было трудно. Особенно сильно сказывался дефицит общения: новых друзей завести не удавалось, отношения со сверстниками не складывались, а в классе меня гнобили за то, что я «заучка» и «ботаник». В семье было не принято делиться переживаниями: каждый решал свои проблемы сам и переживал трудности молча, стиснув зубы. Последние два года учёбы в школе дались мне нелегко, но на первом курсе института всё более-менее уладилось. У меня появились друзья и парень. Депрессивные симптомы — тяжёлое настроение и размышления о бессмысленности существования — давали о себе знать, но пока не отравляли жизнь.

Первый тяжёлый эпизод расстройства произошёл в 2012 году, через два года после того, как я окончила институт. У меня была самая обычная жизнь, и со стороны могло показаться, что всё хорошо — но это было не так. До сих пор я пытаюсь понять, что послужило толчком для моего заболевания, и не могу. Скорее всего, дело в разных факторах: воспитании и семье, особенностях личности (я очень замкнутый человек), чертах характера (ответственности и перфекционизме). В детстве я была угрюмым и серьёзным ребенком, часто слышала от других, что я «не по годам взрослая». Не знаю, кому и что я хотела доказать, но мне нужно было быть лучше всех. Конечно, это не удавалось, а понимание, что сравнивать себя с другими — гиблое дело, пришло ко мне гораздо позже.

Я постоянно чувствовала необъяснимое внутреннее напряжение
и даже пряча руки
в карманы, плотно сжимала
их в кулаки

Сначала тревожность проявлялась в сновидениях. Каждая ночь приносила кошмары: я убегала от разъярённой толпы, на глазах у меня убивали близких, на меня нападали безобразные звери. Наяву мне казалось, что непременно должно произойти что-то плохое: я попаду в ДТП, буду идти под крышей, и на меня упадёт кондиционер, пока я на работе, соседи зальют квартиру, и так далее.

Тревожный человек вроде меня волнуется по самым, казалось бы, незначительным поводам и придаёт большое значение тому, что ещё не произошло — и в теории можно было бы изменить. Например, меня отправляют на пресс-конференцию, и ночью я не могу спать, потому что переживаю, что не справлюсь с заданием (хотя неоднократно была на таких мероприятиях), и накручиваю себя, представляя сценарии с печальным концом. Представьте, как (вполне закономерно) волнуетесь перед экзаменом. У меня такое чувство было связано с рядовыми событиями: очередью на кассе, поездкой на общественном транспорте, походом в поликлинику. Получается, что ты живёшь в состоянии непрерывного стресса, но «взять себя в руки» не получается. Всё время чего-то боишься: думаешь, что врач скажет, что причина головной боли — опухоль в мозге, а утром в маршрутку, на которой ты едешь на работу, влетит камаз.

Чувство ужаса накатывало без причины. Помню, был день рождения коллеги, другие сотрудники (их было человек двадцать) пришли к нам в кабинет. Мне хотелось залезть под стол от страха. Ничего особенного не произошло, но меня охватила паника: руки немели, ноги тряслись, хотелось плакать. Что-то внутри меня говорило: «Беги! Беги отсюда, тут опасно!» Пришлось выскочить из кабинета в курилку, где я вволю нарыдалась.

К тому моменту, как я решила обратиться за помощью, у меня пропали аппетит и сон. Я часто плакала, за месяц похудела на девять килограммов. Приятель работал в отделении неврологии, и я обратилась к нему за консультацией. Он сказал, что у меня «невроз», и порекомендовал антидепрессанты: одни стоили сорок рублей, другие — тысячи две. Я начала с дешёвых, они не помогли. А потом наступило лето, и меня, как говорится, попустило.

О том, что можно лечиться с помощью психотерапии, я не знала, да и, честно говоря, с трудом понимала, что у меня за состояние. Я решила, что это происходит со мной первый и последний раз в жизни. Как человек, запуганный «карательной психиатрией», я считала, что официальное обращение к врачу обернётся для меня волчьим билетом, постановкой на учёт и сломанной карьерой, а лекарства доведут меня до состояния овоща.

В конце 2012 года я сменила несколько съёмных квартир и работу. Поменялись окружение, ритм жизни, увлечения, и у меня появился стимул — заработать на своё жильё. Но утром, перед тем как пойти на работу, и возвращаясь с неё, я по-прежнему рыдала. Меня никто не унижал и не третировал, просто мне казалось, что я плохо справляюсь с обязанностями, делаю всё недостаточно хорошо. Перспективы были туманны — я упорно трудилась и погрузилась в рутину.

Вскоре начались конфликты с партнёром. Я много плакала, а он давил на самые больные места: внешность и отношения с родителями. На протяжении нескольких лет он придирался к тому, как я выгляжу, и необоснованно ревновал — это угнетало. Кроме того, у него были проблемы с работой, он не хотел ничего делать — а я постоянно переживала, как сложится наша жизнь, если в перспективе зарабатывать придётся мне одной. Он много конфликтовал с другими: ругался с соседями по квартире и постоянно попадал в неприятные ситуации, и это тоже негативно сказывалось на моём эмоциональном состоянии. Позже я узнала, что таких, как он, называют абьюзерами, и поняла, что отношения с этим человеком тоже внесли вклад в развитие болезни. Но я старалась справиться с переживаниями самостоятельно — в итоге через два года «эмоциональных качелей» мы расстались.

Невмоготу мне стало в 2015 году. Никаких триггеров не было — просто я окончательно потеряла интерес к жизни и снова перестала есть. Главная цель последних нескольких лет — жильё — была достигнута, и я не знала, куда двигаться дальше, просто много работала, пренебрегая отпуском. И если с дурным настроением и подавленностью я уже смирилась, то любые неприятные вещи приводили меня в бешенство. Всё вызывало раздражение и злость: люди, яркий свет, звуки, разговоры на повышенных тонах. Я ненавидела общественный транспорт за то, что люди в нём слушают музыку и разговаривают друг с другом — не могла находиться в этой наполненной шумом банке. Чтобы перестать концентрироваться на посторонних раздражителях, в транспорте я считала до трёхсот или пятисот, надеясь отвлечься. Расслабиться не удавалось: я постоянно чувствовала необъяснимое внутреннее напряжение и даже пряча руки в карманы, плотно сжимала их в кулаки.

Один мой друг работал в больнице и, выслушав мои жалобы, посоветовал обратиться за помощью к специалисту. Выбор пал на частный медицинский центр и психотерапевта, о котором я прочитала хорошие отзывы. Он пообщался со мной, назначил антидепрессанты и безрецептурный транквилизатор, сказав прийти на приём через две недели. Таблетки не помогли, специалист развёл руками и сказал пить препараты ещё два месяца. Но никаких улучшений я не заметила.

После этого я решила обратиться к матери своей приятельницы — психиатру, она работала в клинике по лечению алкогольной зависимости. Приехав туда и пообщавшись с ней, я воодушевилась, но ненадолго: всё кончилось тем, что, дескать, я молодая, красивая (только очень худенькая), у меня есть жильё, работа, а у кого-то всё намного хуже. Думаю, именно эти слова могут «добить» пациента — это вызывает только отторжение. Врач выписала мне противотревожный препарат и современный антидепрессант. Несмотря на то, что и это лечение не помогло, я благодарна ей: она отметила, что моё состояние резко ухудшилось, и сказала, что если лекарства не подействуют, мне нужно будет лечь в стационар.

Прошёл ещё месяц, и он был кошмарным — я была на сто процентов уверена, что доживаю последние дни. Я ощущала только пустоту. Мне было тяжело заставить себя встать с кровати и пойти на работу. Я спала по четыре-пять часов в сутки. Рыдала, когда меня никто не видел, и даже пару раз всплакнула в общественном транспорте. Я была уверена, что произойдёт что-то страшное, я вот-вот умру — я тряслась и покрывалась по́том. Иногда мне казалось, что кислород в лёгких кончается, а руки отнимаются. Я панически боялась умереть во сне и в то же время страстно хотела этого. Однажды я для храбрости выпила полбутылки вина и покалечила себя — после этой ситуации я позвонила своему врачу и сказала, что мне очень плохо. Она рекомендовала лечь в психоневрологический диспансер.

Чтобы попасть туда, нужно направление от врача по месту жительства. Я была в таком ужасе от всего, что со мной происходило, что наплевала на все свои предрассудки и страхи перед психиатром. Врач сразу же предложила мне лечь в стационар, параллельно заменив препараты. От госпитализации я отказалась, но мне становилось всё хуже. После ещё пары мучительных недель я приползла в больницу и поинтересовалась, что можно сделать, чтобы попасть в психоневрологический диспансер. Мне дали направление, и через несколько дней я оказалась в отделении.

Раньше мне казалось,
что я заработаю много денег и буду счастлива,
но вместо этого
я заработала болезнь

Несмотря на все ужасные рассказы о лечении в психдиспансерах, от пребывания в больнице у меня хорошее впечатление. Врачи посчитали меня анорексичной, я весила сорок восемь килограммов при росте сто семьдесят сантиметров и сама себе казалась упитанным «пирожком». Меня заставляли записывать всё, что я ем, и взвешиваться каждый день. Через месяц меня выписали с весом сорок девять килограммов и страшной астенией. Я ослабла, и путь до остановки или в магазин ощущала как марафонскую дистанцию. Тогда же я впервые узнала мой диагноз — смешанное тревожное и депрессивное расстройство. Раньше мне об этом никто не говорил прямо, но в карте и выписке стояли коды Международной классификации болезней — проверив их, я поняла, что к чему.

Сказать, что болезнь меня отпустила, когда я вышла из больницы, я не могу. Лечение приглушило симптомы: плохой сон, потерю аппетита, ощущение иррационального страха и чувство тревоги. Но счастливым человеком, который живёт в согласии с собой и окружающим миром, я не стала. Представьте, что у вас воспалился аппендикс, а врач даёт вам обезболивающее, но операцию не назначает — симптомы уходят, а причина остаётся.

После выписки несколько месяцев ушло, чтобы подобрать препараты, которые мне помогут. И тут меня ждал сюрприз: эффективными для меня оказались антидепрессанты, синтезированные в сороковых годах, а не современные лекарства. Уже через месяц после начала приёма я поняла, что в моей голове произошёл какой-то глобальный сдвиг. Была весна, я вышла на балкон, посмотрела вокруг и подумала: «Чёрт побери, сегодня просто отличный день».

Медикаментозное лечение помогло избавиться от «застревающих» мыслей — когда ты цепляешься за плохое воспоминание или представляешь плохую ситуацию в будущем и по сто раз прокручиваешь это в голове, загоняя себя. Если провести ту же аналогию с аппендиксом, мне дали хорошее обезболивающее — а вот удалять причины болезни пришлось самой. Я стала меньше переживать по мелочам, уделять больше времени отдыху, стараться не концентрироваться на плохом и пересмотрела свои ориентиры. Раньше мне казалось, что я заработаю много денег и буду счастлива, но вместо этого я заработала болезнь. Если пациент не хочет вылечиться, изменить свои установки и отношение к себе, лечение будет неэффективным.

Подозреваю, что такое же расстройство было и у моей матери. Некоторые симптомы, о которых она говорила, когда я жаловалась ей на своё состояние, у нас совпадали. Она сказала, что с годами приступы тревожности и страха прошли у неё сами собой, без лечения и лекарств. Но юность моей мамы пришлась на семидесятые — подозреваю, что тогда подобные расстройства просто не диагностировали. Последние пятнадцать лет она на пенсии, и я могу сказать, что сейчас она снова стала крайне тревожным человеком. 

Семья отнеслась к моей госпитализации как к вынужденной мере. Мама сильно переживала, отец приехал из другого города, чтобы отвезти меня в больницу. Но, к сожалению, никакой моральной поддержки я не ощущала: отец по обыкновению молчал, а мать говорила, что пить таблетки «вредно». Родственники заявили, что я «зажралась» и всё «от лени». Слышать это было больно, но и доказывать ничего не хотелось. Если у тебя ноет зуб, то все посочувствуют, потому что знают, что это такое. Когда у тебя тревожно-депрессивное расстройство, люди посмотрят с недоумением и в лучшем случае промолчат.

Во время болезни я задумала фотопроект о депрессии: на протяжении двух лет снимала себя в разные периоды болезни. Потом я напечатала фотокнигу и рассказала о ней в фейсбуке. Не знаю, что меня на это подвигло. Возможно, мне хотелось показать миру, что психические расстройства — это не блажь и не выдумка, а такое же серьёзное заболевание, как, например, диабет. Я получила в основном хорошие комментарии, но, как говорится, беда пришла, откуда не ждали. Так как в друзьях у меня были коллеги, о моей болезни вскоре стало известно руководству.

Руководитель сказал, что я совершила глупость, написав такой пост. Потом добавил: «Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь». Больше мы эту тему не поднимали, но буквально через две недели мне позвонила коллега и объявила, что контракт со мной продевать не будут из-за поста в соцсетях. Когда я ложилась в диспансер, я брала официальный больничный и вернулась на работу с больничным листом — но уволили меня именно из-за того, что я публично рассказала о своих проблемах. Конечно, мне было обидно и больно, я даже заплакала. Я не понимала, какое преступление я совершила, чтобы с позором меня выгонять, говорить, что я «больная» и мне «нужно лечиться».

Позже мне рассказали, что человека, который принял решение о моём увольнении, когда-то сняли с должности из-за поста в ЖЖ. Возможно, он так «закрыл гештальт»: поступил со мной так же, как когда-то поступили с ним, завершил то, что его терзало. Теперь я не пишу в соцсетях, а только делаю репосты картинок и статей. Я больше не хочу выражать свои мысли и делиться ими с другими — но если бы мне предложили повернуть время вспять, я бы всё равно написала этот пост.

Я боролась со смешанным тревожно-депрессивным расстройством пять лет — за это время я сменила четырёх врачей, десятки препаратов, худела, у меня выпадали волосы, я лишилась работы. К счастью, меня поддерживали друзья — их было мало, но они навещали меня в больнице, и я ценю это. Больше всего я благодарна другу, который убедил меня обратиться к врачу: не получи я вовремя помощи, всё могло бы закончиться печально. В чём-то помогло моё чёрное чувство юмора: как-то я чётко решила, что не буду сводить счёты с жизнью, ведь на мои похороны попросту никто не придёт. Но на самом деле больше всего не хотелось оставлять одну маму, которую, несмотря на все наши разногласия, я очень люблю.

Сейчас я в ремиссии, уже год не пью препараты. Стараюсь не принимать многие вещи близко к сердцу, учусь любить себя и уважать свои чувства. Некоторые признаки тревожности остались до сих пор: я склонна к ипохондрии и фобиям, до дрожи боюсь ездить по трассе в метель, стараюсь не ходить под кондиционерами и переживаю о сохранности своего имущества. Но всё это мелочи по сравнению с тем, что было раньше.