Дмитрий бортников синдром фрица скачать бесплатно fb2

Предисловие

Появление романа Дмитрия Бортникова «Синдром Фрица» означает приход в русскую литературу уникального автора, который приведет читателей к новому, глубинному и, может быть, даже к страшному пониманию этого мира. Может, что- то радикально изменится в русской литературе: так всегда бывает, когда возникает писатель, коренным образом не похожий на других.

«Синдром Фрица» — это тоже о мальчике, не похожем на остальных.

Фриц — это его прозвище. Поскольку он — «иной», он хочет понять себя. И отправляется в путешествие внутрь своей души. Сначала ему кажется, что он из рода гиен (мальчик читает книгу о животных, прячась от людей). Гиена любит смерть и хохот (она единственное из всех животных, которое смеется). Мальчик тоже любит смерть и хохот (он обожает рассматривать руины, он хочет быть шутом). Созерцание смерти (он наблюдает работу мясника) вызывает у него просветление. Отец и мать не понимают его, ибо мальчик не хочет быть участником «обычной жизни». Но он, уже почти юношей, видит, как отец издевается над матерью, и избивает отца.

В книге много жестоких сцен, но ведь и жизнь на нашей планете жестока; так что нечего на «зеркало пенять… «

И этот роман — не зеркало, а несравнимо большее: он ведет в тайники человеческой души.

Созерцание смерти, жестокости жизни для «необычных» людей может вести к тому, что наш земной мир воспринимается ими как сон, как иллюзия, и потому от него надо, во-первых, «проснуться», отречься, как от бреда, во-вторых, должна быть истинная реальность, не бредовая, и ее надо найти внутри себя. А это уже просветление.

Юноша таким образом приходит к тому, что он должен не участвовать в делах мира сего, только внешне присутствовать в нем. Но это не конец. Это только начало его необычайной судьбы. Книга покажется многим антигуманной, но на самом деле она разоблачает пресловутый «гуманизм для людоедов», напоминая, что в человеке зло пока еще могущественно и род человеческий — не род ангелов.

Ю. Мамлеев сентябрь 2000

Синдром Фрица

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Меня зовут Фриц. Это прозвище. Сколько помню себя, всегда называли «Фриц». Не знаю почему. Когда был толстый и носил фуражку с ушами. Когда стал худой и перестал ее носить. Кличка осталась.

Видно, это от нас не зависит… Фриц так Фриц.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Я здесь гнию заживо.

В этой комнате тропики. Здесь пахнет падалью.

Здесь воскресают давно срезанные цветы. Я смотрю, как на глазах уменьшается уровень воды в вазе.

Мертвые ирисы пьют. Поднимают головы. Это последнее

содрогание.

Я подбираю выброшенные цветы на рынке под мостом около Плезанс.

Курю, выпуская дым на них. Я хочу, чтоб они умерли. Чтоб все стало на свои места.

Но здесь тропики. В этой комнатке с окном в стену. В этой слепой кишке под названием «Фермопилы».

Я разлагаюсь.

Здесь влажно. Здесь не сохнет белье. Здесь сигареты пахнут половой тряпкой.

Я живу в сошедшей с ума прачечной. Внутри стиральной машины.

Моя куртка пахнет адской смесью керосина, сигаретного дыма и еще чем-то. Это запах эпидемии. Мои джинсы можно использовать как химическое оружие.

Всю зиму я провел в ледяной бане. Это восхитительно!

Мокрый, с каплями какого-то странного сока на груди, ты раздеваешься и открываешь окно…

Там дождь и ветер…

Зубы твои пляшут. Потом ты включаешь керосиновую японскую печь.

И окно затягивается матово. Можно писать пальцем: «Я люблю тебя, жизнь. Раком и стоя».

Потом буквы начнут стекать.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Я пишу эти строки, когда уже все кончилось.

Когда эти двое из налоговой полиции вскопали все имущество Серджио.

Когда они нашли все паспорта. Когда они сразу бросились к люку, где лежали документы. Мы с Серджио были в баре. Это произошло ночью. Они вошли как к себе домой.

А мы с Серджио сидели в баре на площади Каталонии.

Он искал модель.

Модель с особенным лицом.

Ночью там собиралась экзотическая публика. Арабы, хозяева секс-шопов на Гэте, всегда серьезные, всегда готовые зарезать или улыбнуться.

Здесь торчали светлые головы двух шведов. Они купили лошадь и теперь свихнулись на бегах. Они даже дрались иногда, но как-то мирно, как члены одной хоккейной команды.

Здесь была маленькая китаянка-художница, она рисовала руки трансвеститов. — — — Это глубокая тема, — — — говорила она, — — — очень глубокая — — — никто не делал этого — — — Мадам Жаме, великая чаровница, мадам Жаме… Она приходила сюда полуголая, в легкой индийской накидке, с голубем белым как снег. Голубь летел впереди нее, как вестник. Она имела свой маленький тихий бизнес.

Когда мы с Серджио однажды шли по Пернети, она нас окликнула. Она стояла в дверях. От нее пахло корицей. Рыжеволосая, стареющая, она была настоящая ведьма. — — — Цып-цып, ребятки! — — — Молодость! — — — Наконец-то бритые — — — совсем мальчики! — — —

Она прикасалась к нам, будто мы были из хрусталя. Она подносила нас к губам! Мадам Жаме.

Мы потом шли бесконечными коридорами в глубину ее конторки, вслед за ней.

А впереди нашей странной процессии летел тяжело голубь.

Она мне потом снилась.

Мы шли ничего не видя по сторонам. Все было завешено образцами упаковочного полиэтилена. Это было как покинутый театр.

Запах ее духов. Коричные палочки, брошенные в костер стареющей женщины.

Наконец мы приходили в маленькую комнатку. Мадам Жаме улыбалась загадочно. Мы ясно понимали, что она просто водит нас за нос. Но не могли отказать выпить с ней наливки. Каждый раз, проходя мимо ее лавки, решали, что все, хватит, но снова входили, и шли за ней, и пили сливовую наливку из тяжелых рюмочек, и потом вдруг одновременно краснели. Все трое, одновременно. Серджио тянул меня за рукав. Голубь летал над нами. Он не давал сосредоточиться. Он уводил наши глаза. Лучи солнца падали. Это был как собор. Маленький собор частной жизни. Маленькая частная шапель1. Мадам Жаме улыбалась. Она мечтала в такие моменты. Она плыла на высоком корабле в своих южных морях. Со своим мужем. Он был купцом и сыном адмирала.

— — — О мой муж — — — Мой милый нежный Ги — — — ему так шла форма — — — это белое с золотым — — — и наш юг — — — наши

путешествия — — — мы с ним не разговаривали — — — он не любил — — — он просто смотрел на меня — — — он ел меня и улыбался — — — я была тогда перцем — — — он просто макал в меня свое сердце — — —

Она делала движение. Едва заметное движение. Как будто качнулась палуба ее корабля.

— — — А жизнь моя — — — Мальчики! — — — Моя жизнь! — — — Это грустные сливы — — — мои наливки! — — — Мои воспоминания — — — как рюмочки — — — липкие рюмочки — — —

Мадам Жаме поднимала лицо вверх. Ее старые серые глаза блистали.

Мы уходили тихие, с красными от возбуждения ушами. — — — Она совсем безумна — — — совсем, — — — говорил в такие моменты Серджио, — — — у нее никогда не было мужа — — — никогда — — — она появилась здесь из Польши — — — и что-то в голове случилось — — —

Каждый раз он так говорил. И каждый раз мы не могли пройти мимо.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Нас оповестил Легионер. Он влетел в бар с вытаращенными глазами и начал шептать что-то Серджио. Он не говорил ни на одном языке, кроме родного чешского.

— — — Извини, — — — сказал Серджио, — — — я сейчас закончу — — — Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой огромному горбоносому трансвеститу. Тот нахмурил выщипанные брови и понюхал воздух.

От него пахло потом. Вином и потом. Я запомнил этот запах, запах тревоги и ночи.

Легионер посмотрел на меня недоумевающе. Я встал и пошел к выходу.

Свернув за колонну я подождал, когда тень Легионера вырастет, и свистнул. Он подошел, так дыша, будто пробежал стометровку.

Никогда я его не видел таким испуганным. Он был охранником Территории.

Он получал за свою работу деньги и комнату с душем. А теперь этот здоровенный опухший от пива парень дрожал. Даже его мелкие кудри на голове вспотели. Или это был дождь, не помню. Темно и сыро…

Дело плохо, думаю, и тут выходит Серджио.

Я представляю себе, если бы они нашли детали проекта, описание и макет.

Пусть бы они нашли модели для сборки… Для последнего проекта.

Кожу со спины одного типа, который два года жил на его пансионе, а потом умер и отдал его кожу… такой был договор. Пусть бы они нашли еще кое-что. Кое-что покруче… Я пил в ту ночь и не пьянел. Это должно было насторожить, но не насторожило.

— — — О’кей, — — — сказал потом Серджио, когда полицейские ушли, — — — о’кей — — —

Теперь спать…

Это было очень смешно, когда он внимательно и очень спокойно рассматривал их своими разными глазами. Один серый, другой карий.