Что такое афганский синдром болезнь

Война в Афганистане оставила в нашей памяти много незаживающих ран. Рассказы «афганцев» раскрывают нам массу шокирующих подробностей того страшного десятилетия, о чем не все хотят вспоминать.

Личный состав 40-й армии, выполнявшей свой интернациональный долг в Афганистане, постоянно испытывал недостаток спиртного. То малое количество алкоголя, которое направлялось в части, редко доходило до адресатов. Тем не менее, на праздники солдаты были всегда в подпитии. Этому есть объяснение. При тотальном дефиците спиртного наши военные приспособились гнать самогон. Легально это делать запрещало начальство, поэтому в некоторых частях существовали свои особо охраняемые пункты самогоноварения. Головной болью для доморощенных самогонщиков стала добыча сахаросодержащего сырья. Чаще всего использовали трофейный сахар, изъятый у моджахедов. [С-BLOCK]

Отсутствие сахара компенсировали местным медом, по словам наших военных, представлявшим из себя «куски грязно-желтого цвета». Этот продукт отличался от привычного нам меда, обладая «отвратительным привкусом». Еще более неприятным на его основе получался самогон. Впрочем, обходилось без последствий. Ветераны признавали, что на Афганской войне были проблемы с контролем личного состава, часто фиксировались случаи систематического пьянства. [С-BLOCK]

Говорят, что в первые годы войны спиртным злоупотребляли многие офицеры, часть из них превратилась в хронических алкоголиков. Некоторые солдаты, имевшие доступ к медицинским препаратам, пристрастились к приему обезболивающих — так им удавалось подавлять неконтролируемое чувство страха. Другие, сумевшие наладить контакты с пуштунами, подсели на наркотики. По словам бывшего офицера спецназа Алексея Чикишева, в отдельных частях до 90% рядовых курили чарас (аналог гашиша).

Попавших в плен советских солдат моджахеды редко убивали сразу. Обычно следовало предложение принять ислам, в случае отказа военнослужащий был фактически приговорен к смерти. Правда, в качестве «жеста доброй воли» боевики могли выдать пленного правозащитной организации или обменять на своего, но это скорее исключение из правил. [С-BLOCK] Практически все советские военнопленные содержались в пакистанских лагерях, вызволить откуда их было невозможно. Ведь для всех СССР в Афганистане не воевал. Условия содержания наших солдат были невыносимые, многие говорили, что лучше погибнуть от охранника, чем терпеть эти мучения. Еще страшнее были пытки, от одного описания которых становится не по себе. Американский журналист Джордж Крайл писал, что вскоре после ввода в Афганистан советского контингента рядом со взлетно-посадочной полосой появились пять джутовых мешков. Толкнув один из них, солдат увидел проступившую кровь. После вскрытия мешков перед нашими военными предстала жуткая картина: в каждом из них был молодой интернационалист, обернутый в собственную кожу. Медики установили, что сначала кожа надрезалась на животе, а затем завязывалась узлом над головой. В народе казнь прозвали «красный тюльпан». Перед экзекуцией пленного накачивали наркотой, доводя до беспамятства, но героин переставал действовать задолго до смерти. Сначала обреченный испытывал сильнейший болевой шок, затем начинал сходить с ума и в конце концов умирал в нечеловеческих мучениях.

Местные жители зачастую были крайне жестокими к советским воинам-интернационалистам. Ветераны с содроганием вспоминали, как крестьяне добивали советских раненых лопатами и мотыгами. Иногда это порождало безжалостный ответ со стороны сослуживцев погибших, были случаи и совершенно неоправданной жестокости. Ефрейтор ВДВ Сергей Бояркин в книге «Солдатах Афганской войны» описывал эпизод патрулирования его батальоном окрестностей Кандагара. Десантники развлекались, расстреливая из пулеметов скот, пока на их пути не попался афганец, погонявший осла. Недолго думая, по мужчине пустили очередь, а один из военных решил отрезать себе на память уши жертвы.

15 февраля 1989 года последний советский солдат покинул Афганистан, но отзвуки той беспощадной войны остались — их принято называть «афганским синдромом». Многие солдаты-афганцы, вернувшись к мирной жизни, так и не смогли найти в ней место. Статистика, появившаяся через год после вывода советских войск, показала страшные цифры: Около 3700 ветеранов войны находились в тюрьмах, 75% семей «афганцев» столкнулись либо с разводами, либо с обострением конфликтов, почти 70% воинов-интернационалистов не были удовлетворены работой, 60% злоупотребляли алкоголем или наркотиками, среди «афганцев» оказался высоким уровень самоубийств. [С-BLOCK] В начале 90-х было проведено исследование, показавшее, что как минимум 35% ветеранов войны нуждаются в психологическом лечении. К сожалению, со временем старые психические травмы без квалифицированной помощи имеют обыкновение обостряться. Похожая проблема существовала в Соединенных Штатах. Но если в США в 80-х годах была разработана государственная программа помощи ветеранам Вьетнамской войны, бюджет которой составил 4 млрд долларов, то в России и странах СНГ системной реабилитации «афганцев» не ведется. И вряд ли в ближайшем будущем что-либо изменится.

Видео дня. Что стало с легендарной Ольгой Корбут

А сами «афганцы» идут на войну, потому что так и не сумели с нее вернуться…
АФГАНСКИЙ ИЗЛОМ

Спящий парень выхватывает из-под подушки воображаемый автомат и начинает тарахтеть с безумными глазами. Муж ночью пытается задушить жену, потому что в темноте ему мерещатся душманы. Эти люди не злодеи, не психи, не сумасшедшие, хотя и здоровыми их назвать нельзя. У недуга, которым страдают бывшие воины-афганцы в России, официального названия пока нет. А в других странах есть — посттравматическое стрессовое расстройство…

Мне довелось разговаривать с барнаульскими врачами, работавшими с бывшими воинами-афганцами. Все они отмечают одну особенность — немногие афганцы обращались за помощью по своей инициативе. Вернувшиеся с войны без увечий и ранений не считали себя больными — никто из них не искал психологической помощи. В большинстве случаев их приводили родственники, потому что с ними становилось невыносимо жить. Парни были злыми, нелюдимыми, кричали по ночам, пытались утопить свою тоску в алкоголе.

…Они много говорят о чувстве вины. Эти люди умудряются винить себя в том, в чем виновата лишь война и цинизм политиков: что приходилось убивать, что не сумели спасти погибших товарищей.

…А потом начинается новый этап болезни — «постреактивное» развитие личности. Это состояние может продлиться от одного года до семи лет. Здесь человека поджидают уже «настоящие» болезни — инфаркт, язва, бронхиальная астма, нейродермиты, множество психических заболеваний. Так, через 5 лет послевоенной жизни 41,5 процента обследованных стали сердечниками, у 53,7 процента пострадала система пищеварения. А в больном теле дух становится еще больнее…

Бывший афганец рвется обратно на фронт — на развалинах Союза ему нынче есть, где повоевать… По московскому телеканалу совсем недавно показывали сюжет: в числе наемников, убивающих наших солдат в Чечне, есть бывшие афганцы. Круг замкнулся: насилие породило болезнь, незалеченная болезнь родила новое насилие.

«Нервы на пределе, — жаловался врачам другой афганец, — могу сорваться, могу оскорбить, накричать, нагрубить. Только алкоголь спасает, больше облегчить душу нечем.»

…И если вовремя не оказать помощь, то в конце концов наступает та стадия, когда психологическое нездоровье становится очевидным, а порой и опасным для окружающих.

Американцы снимают послевоенные стрессы фильмами, романами, с помощью прессы и телевидения, других средств массовой информации и коммуникации. Кино порой играет миссионерскую роль, поэтому его необходимо хорошо продумывать. Наши же фильмы об Афганистане снимались и снимаются в криминально-преступном жанре, наглядно демонстрируя посттравматические расстройства главных героев. Основная формула этих картин — «я честный, а вы все гады».

«Иногда человеку кажется, что война не оставляет на нем неизгладимых следов, — со знанием дела говорил Константин Симонов, — но если он действительно человек, то это ему только кажется».

Здесь возникает психологическое противоречие: привыкший к армейскому распорядку и обеспечению всем необходимым, плохо приспособленный к жизни на гражданке (что особенно заметно при массовых послевоенных мобилизациях), в то же время нередко является сильной, волевой, независимой личностью, сознающей свою значимость, обладающей весьма специфическим опытом и особой системой взглядов. В мирной обстановке такие люди оказываются неудобными для начальства именно своей самостоятельностью, смелостью и фронтовым максимализмом, т.е. теми качествами, которые помогли им уцелеть на войне.
…конфликтное поведение человека в социальной среде: неспособность принять новые правила игры, нежелание идти на компромиссы, попытки разрешить споры мирного времени привычными силовыми методами.

На первый план встает вопрос об адаптации к новым условиям, о перестройке психики на мирный лад. На войне всё четче и определеннее: ясно, кто враг и что с ним нужно делать. Быстрая реакция оказывается залогом собственного спасения: если не выстрелишь первым, убьют тебя. После такой фронтовой ясности конфликты мирного времени, когда «противник» формально таковым не является и применение к нему привычных методов борьбы запрещено законом, нередко оказываются сложны для психологического восприятия тех, у кого выработалась мгновенная и обостренная реакция на любую опасность.

Многим фронтовикам трудно сдержаться, проявить гибкость, отказаться от привычки чуть что хвататься за оружие — в прямом или в переносном смысле. Возвращаясь домой, бывшие солдаты подходят к мирной жизни с фронтовыми мерками и переносят военный способ поведения на мирную почву, хотя в глубине души понимают, что это недопустимо. Некоторые начинают приспосабливаться, стараясь не выделяться из общей массы. Другим это не удается, и они остаются «бойцами» на всю жизнь.

Душевные надломы, срывы, ожесточение, непримиримость, повышенная конфликтность, с одной стороны, усталость, апатия — с другой — эти естественные реакции организма на последствия длительного физического и нервного напряжения, испытанного в боевой обстановке, становятся характерными признаками так называемых фронтовых поколений.

…Для понимания социально-психологического состояния «афганцев» особое значение имеет категория афганского синдрома в узком его смысле. Это то, что на языке медиков называется посттравматическим стрессовым синдромом, а на языке самих ветеранов звучит так: «Еще не вышел из штопора войны».

Знакомый с десятками случаев самоубийств среди молодых ветеранов, «афганец» Виктор Носатов возмущается: в Америке существует многолетний опыт «врачевания такой страшной болезни, как адаптация к мирной жизни», а у нас в стране не спешат его перенимать: официальным структурам нет дела до участников вооруженных конфликтов и их наболевших проблем. А между тем «вирус афганского синдрома живет в каждом из нас и в любой момент может проснуться, — с горечью пишет он, — и не говорите, что мы молоды, здоровы и прекрасны. Все мы, “афганцы”, на протяжении всей своей жизни останемся заложниками Афганской войны, но наши семьи не должны от этого страдать».

Еще в 1989 г. среди «афганцев» было широко распространено настроение, наиболее ярко выраженное в письме одного из них в «Комсомольскую правду»: «Знаете, если бы сейчас кинули по Союзу клич: “Добровольцы! Назад, в Афган!” — я бы ушел… Чем жить и видеть всё это дерьмо, эти зажравшиеся рожи кабинетных крыс, эту людскую злобу и дикую ненависть ко всему, эти дубовые, никому не нужные лозунги, лучше туда! Там всё проще».

«У этих людей выработались свои извращенные взгляды на запрет убийства, грабеж, насилие, — отмечает руководитель Федерального научно-методического центра пограничной психиатрии Ю.А.Александровский. — Они пополняют не только ряды воинов в разных странах мира, но и криминальные структуры».

…Представьте себе психологию человека, который в обнимку с автоматом ел, пил, спал, ходил в туалет.
Представьте себе психологию двадцатилетнего мальчишки, который из-за каждого угла ждал смерти. Который настолько был готов к ней, что на малейших шорох отвечал автоматным огнем.
И вот эти парни вернулись домой.
Представьте теперь, как они после войны должны были воспринимать наш мир, наш быт. Что им ежедневно напоминают столь привычные для нас звуки — хлопки, стуки, треск, визг тормозов? Что снится им по ночам? …Американцы после войны во Вьетнаме поняли необходимость специальных реабилитационных программ. Они подключили к послевоенной адаптации демобилизованных солдат и офицеров огромный штат психиатров и психологов, выпустили на экраны десятки прекрасных фильмов, создали центры профессиональной переподготовки.
Что сделали мы? НИЧЕГО. Правда, очень охотно стали брать «афганцев» на службу в милицию. И сразу получили то, что и должны были получить.
Массовое неправомерное применение оружия. Срабатывал заложенный в подсознании этих солдат рефлекс — на малейшую опасность отвечать огнем на поражение.
Но не только этот рефлекс был причиной неожиданной крайней агрессии. Практически каждый из прошедших через афганское горнило имел не только психологические, но и медицинские, психиатрические проблемы. Думаю, не ошибусь в своем утверждении, что каждый, кто участвовал в боях, был хотя бы раз контужен. Не может быть, чтобы под обстрелом, бомбежкой, во время атаки или отступления взрывная волна обходила солдата стороной. Не говоря уже о легких ранениях, ушибах и травмах. Этот микротравматический фон не менее опасен, чем рефлекс на убийство. На этом болезненном фоне при специально воспитанной готовности к защитной агрессии легко возникают реакции так называемого короткого замыкания, состояния суженного сознания, когда человек в ответ на угрозу, даже небольшую или мнимую, отвечает с крайней степенью агрессивности. А потом сам не может понять, что же с ним такое произошло, а иногда даже и вспомнить не может, как убил, кого и за что. Количество преступлений на бытовой почве — убийств, тяжких телесных повреждений — после афганской войны возросло в несколько раз. Легкая ссора — и моментальный высокопрофессиональный ответ. Зафиксировано великое множество случаев, когда на обычную бытовую обиду следовала совершенно неадекватная реакция.
Достаточно вспомнить «афганца»-мужа, который из ревности взорвал свою жену и вместе с ней посетителей и работников ее магазина. И это лишь часть психологического эха войны, особенно войны неправедной.
Попробуйте, например, ответить на вопрос, где и кем сможет работать «на гражданке» минер-диверсант или разведчик-снайпер, чтобы прокормить себя и свою семью в наше не самое благополучное время? Поскольку моральные устои им давно исковеркало государство, они легко и просто, как когда-то в Афгане, продолжают ставить мины-ловушки и профессионально снайперски отстреливать людей. Сменились лишь заказчики. Вместо правительства — «братки» и олигархи всех мастей. Даже свои «внутриафганские» проблемы они тоже решают привычными методами. Михаила Лиходея, Сергея Трахирова, Дмитрия Холодова взорвали высококлассные профессионалы нашей армии. Бывшие и действующие.
Их психология и мораль остались психологией и моралью военного времени. А на войне — как на войне. Мы живем с ними в параллельных мирах. Вот только параллели эти иногда пересекаются. Афганская война не кончилась, она просто переместилась в Россию. А ее синдром дал новый всплеск после первой чеченской войны. Теперь, когда идет вторая чеченская война, попробуем ответить на ряд вопросов.
Но сначала о том, что многократно усугубило негативные психологические последствия чеченской войны номер один. Речь о тотальном головотяпстве, а зачастую предательстве до войны, в ходе нее и после.

Симптоматика ПТСР определятся недостаточным контролем над импульсивным поведением, агрессией, стремлением к насилию. Пациентов беспокоят тревога, нарушения сна, раздражительность, головная боль. Данные жалобы усиливаются в ситуации стресса.

Эти симптомы могут устраняться с помощью алкоголя, вследствие чего быстро формируется зависимость от него. Отказ от последнего ведет к развитию синдрома отмены с выраженными психо-вегетативными реакциями, усугубляющими ПТСР. Развивается своеобразный «порочный круг».

Наиболее остро психическая травма военного времени сказывается на лицах, изолированных от активной общественной жизни и ущемлённых в социальном плане.

И еще у них возникает огромное чувство вины, которой реально нет, это расстройство. Виновность и чувство вины — это разные вещи.

Но и вернуться к спокойному, мирному существованию человеку, проведшему на фронте хотя бы несколько недель, не менее сложно; обратный процесс перестройки психики протекает столь же болезненно и порой затягивается на долгие годы

Каковы же основные признаки этой болезни (то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения)? Это, прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; чувство вины за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. Большинству больных присуще резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству.

Ученый перечисляет такие симптомы недуга, называемого теперь посттравматическим стрессовым синдромом или отложенным стрессом, как депрессия, гнев, злость, чувство вины, расстройство сна, омертвение души, навязчивые воспоминания, тенденции к самоубийству и убийству, отчуждение — и многое другое.

количество разводов и острых семейных конфликтов составляло в семьях «афганцев» 75 %;
более двух третей ветеранов не были удовлетворены работой и часто меняли ее из-за возникающих конфликтов
60 % страдали от алкоголизма
около 50 % (а по некоторым сведениям, до 70 %) готовы были в любой момент вернуться в Афганистан

“…Я сам написал рапорт с просьбой о выполнении воинского долга в Республике Афганистан. Дополнительно проходил стрелковую и горную подготовку в Белоруссии и Узбекистане. Участвовал в боевых действиях в качестве разведчика-снайпера… Были экстренные ситуации, когда на тебя смотрит ствол автомата и мгновения решают все: останешься ты в живых или нет. В таких случаях действуешь инстинктивно, молниеносно, не задумываясь… Нас было 240 человек. За год службы погибло 78…”

Это строки из дневника бывшего воина-афганца Владимира Шевченко, жителя Читинской области. В Афгане он прослужил ровно год. Уцелел и вернулся домой. Тогда ему было 20 лет. По признанию его родителей, на протяжении последующих трех лет Володя почти каждую ночь воевал с душманами. Его тело было словно пружина, готовое в любую минуту метнуться куда угодно даже от гула самолета.

Он возвращался к жизни постепенно. Женился, родил двоих детей, был счастлив. Думал, что никогда уже не будет кричать по ночам и хвататься во сне за оружие, повинуясь инстинкту самосохранения. Все это было уже позади, ведь прошло столько времени. Тогда Владимир и не подозревал, что Афган — это мина замедленного действия, которая вдруг сработает через много-много лет и в клочья разорвет его жизнь, спокойствие, семейный уют…

5 февраля 1995 года во время охоты 28-летний Владимир Шевченко застрелил из ружья сотрудника милиции и охотоведа. Последнее, что он помнил до того, как нажал на курок, — направленное на него дуло милицейского автомата…

У Владимира не было причин убивать этих людей — спор на опушке леса из-за убитого изюбря вполне можно было решить мирным путем. Но милиционер в запале передернул автомат и направил его на Шевченко. Реакция снайпера последовала незамедлительно. Он как будто вдруг снова оказался там, на высотке в провинции Кунар…

“…Я видел только, что палец его правой руки лежал на спусковом крючке, предохранитель был снят… Охотовед стоял рядом… Не помню, в кого и сколько произвел выстрелов. В себя пришел, когда вхолостую нажимал на спусковой крючок своей винтовки…”

Этот «отсроченный стресс» есть реакция нормального человека, когда-то подвергшегося воздействию экстремальных условий. А потому человек, испытывающий его, не есть психически больной в привычном смысле слова, хотя у него и наблюдается целый ряд социально-психологических изменений:

— личности (внутриличностные конфликты и кризисы),
— психических функций (ухудшается память, плохая концентрация),
— эмоций — агрессия, раздражительность, гнев, подавленность, депрессия,
— чувство вины, тревога, страхи и т.д.,
— мотивации — зачастую наблюдается преобладание деструктивных форм мотивации над конструктивными,
— межличностных отношений — конфликтность отношений в семье, на работе, изоляция,
— поведения — алогичность и непоследовательность поступков, непредсказуемость поведения, рискованность,
— ценностей — противоречивость, конфликтность ценностей, ценностно-нравственные кризисы,
— алкоголизация, наркотизация, асоциальность поведения,
— кошмарные сновидения, расстройство сна,
— психосоматические расстройства.

Отсроченная стрессовая реакция может проявляться (или «всплыть на поверхность») и спустя много лет после взволновавших его событий. До возникновения стрессовой реакции сам человек может и не обнаруживать у себя (из-за механизмов психологической защиты «Я») явных признаков стресса или дезадаптации, им порожденной.

У одного и того же человека не обязательно может наблюдаться весь набор приведенных выше симптомов. Также нечастыми являются случаи, когда у ветеранов нет явных признаков ПТСР, но тогда он сталкивается с трудностями в разных сферах.

ПТСР и социально-психологическая дезадаптация возникают не только у ветеранов (независимо от того, были ли они ранены во время службы или нет), но и у их родственников — родителей, чьи дети вернулись домой, но не имеют ПТСР; у детей ветеранов, у других родных и близких. У обследованной нами группы матерей, за редким исключением, наблюдались бессонница, головные боли, раздражительность, подавленность, страхи.

В послевоенном синдроме многое ведь остается пока для нас неясным, почему и необходимы самые серьезные и систематические исследования, как социально-психологические, так и чисто медицинские.