Берлинский синдром что это такое

Молодая австралийка Клэр (Тереза Палмер) приезжает в Берлин, чтобы пофотографировать советские здания. Гуляя по городу, она знакомится с привлекательным учителем Анди (Макс Римельт), и вскоре они вместе оказываются в постели. Наутро девушка обнаруживает, что дверь в квартиру Анди крепко заперта, окна армированы, а по соседству никто не живет, так что криков о помощи никто не услышит. Немец надеется, что Клэр останется у него в квартире до тех пор, пока он не решит от нее отделаться. Но девушка не готова сдаться на милость тюремщика.

Австралийская жена еврейского режиссера, чья семья успела сбежать из Германии до начала холокоста, постановщица Кейт Шортланд всерьез интересуется прародиной мужа, хотя и испытывает к ней неоднозначные чувства. Предыдущая лента Шортланд «Лоре» рассказывала о немецкой девушке, чей мир обрушился в 1945 году, когда в Германию вошли войска союзников. Картина одновременно призывала «милость к падшим» и напоминала, что немцы сами навлекли на себя свои беды.

Фильм частично снимался в Германии, но сцены в квартире Анди были сняты в павильоне в Австралии. Декораторы дотошно воссоздали реальную квартиру из дома в Восточном Берлине

«Берлинский синдром» тоже заигрывает с неоднозначностью, когда не изображает Анди абсолютным, очевидным подонком вроде маньяков-упырей из фильмов ужасов. Это миловидный, обычно дружелюбный интеллектуал, который не избивает Клэр без серьезного повода, не морит ее голодом, не заставляет жить в нечеловеческих условиях. Он явно хочет, чтобы девушка его полюбила и чтобы она никогда его не бросила. «Только и всего».

Картина основана на одноименном романе австралийской писательницы Мелани Джоостен. В книге есть автобиографические детали. Как и ее героиня, Джоостен посещала Восточный Берлин как «дикая» туристка

Однако этого, конечно же, недостаточно, чтобы сделать Анди хоть немного симпатичным персонажем. Каким бы мягким парень ни казался на первый взгляд, это жесткий тюремщик, для которого Клэр – лишь живая игрушка, отнюдь не первая в его жизни. Так что разница между Анди и, скажем, Биллом из «Молчания ягнят» сугубо поверхностная. И Шортланд то ли не решается, то ли не хочет наделить Анди и отношения между ним и Клэр большей сложностью. В фильме нет ни одной сцены, которая бы заставила усомниться, что Клэр больше всего на свете жаждет вырваться из заключения и что Анди готов на все, чтобы удержать девушку в квартире.

Почему это стоит подчеркнуть? Потому что постоянное психологическое противостояние героя и героини требует сюжетной поддержки. Персонажи такого кино должны все время придумывать меры и контрмеры, испытывать друг друга на прочность, пока кто-то не выйдет победителем.

В «Берлинском синдроме» все это есть, но куда меньше, чем стоило бы. Суть ленты требует напряженной триллерности, однако развивается «Берлинский синдром» по законам медлительной артхаусной мелодрамы. Медитативное наблюдение за тем, как Клэр и Анди просто живут, вместе и раздельно (Анди ходит на работу и в гости к отцу), было бы уместно, если бы такие сцены прокладывали дорогу к духовной эволюции персонажей, к чему-то менее однозначному, чем отношения тюремщика и заключенной. Однако фильм лишь бессмысленно топчется на месте в ожидании финала, потому что его «повседневные» сцены никуда не ведут. Если бы Шортланд убрала их из картины, лента бы ничего не потеряла и обрела драйв и накал страстей.

Проще говоря, «Берлинский синдром» застрял между двумя жанрами. Ему не хватает наглости, чтобы позволить отношениям Анди и Клэр развиваться, и изобретательности, чтобы придумать побольше захватывающих схваток между главными героями. Так что после двух часов в кинозале становится обидно, что лента не смогла до конца раскрыть свою сюжетную идею.

Впрочем, не все в «Берлинском синдроме» плохо. Палмер и Римельт очень убедительны в своих ролях, гнетущая атмосфера Восточного Берлина превосходно рифмуется с чувствами главной героини, квартира Анди отлично сочетает уют и ужас… А нам в России еще и интересно смотреть, как живут люди в бывших советских краях. С такими ингредиентами Шортланд могла бы создать весьма удачное кино, если бы выбрала жанр и придерживалась его.

С 20 июля в кино.

Название новой кинокартины — «Берлинский синдром» — австралийского режиссера и сценариста Кейт Шортланд, вышедшей на большие экраны в последний день второй декады июля, автоматически отсылает нас к другому синдрому — стокгольмскому. Последний термин обозначает своеобразный защитный механизм: если сопротивление бесполезно или невозможно, то, чтобы не сойти с ума, в ряде случаев и чаще всего у женщин, похищенных, взятых в заложницы или испытавших над собой насилие, возникает странная реакция — симпатия, привязанность к агрессору. В кинематографе эта тема обыгрывалась уже не раз. Из последнего стоит вспомнить «Плохого парня» (2001) Ким Ки Дука и «Портрет в сумерках» (2011) Ангелины Никоновой. А вот о берлинском синдроме — слышим впервые. Отсюда справедливый вопрос: что это за зверь такой и с чем его едят?

Фильм начинается с того, что австралийская туристка Клэр (Тереза Палмер) прибывает в Берлин, где случай сводит ее с милым преподавателем английского и физкультуры Энди (Макс Римельт). Они проводят вместе целый день, и этот день производит на Клэр большое впечатление. Настолько большое, что, несмотря на то, что она собиралась на следующий день отчалить из столицы Германии, она отправляется в книжный магазин, возле которого они и встретились вчера. Разумеется, она находит его там. Дальше, понятно, молодые люди не могут, точнее, не хотят противится охватившему их желанию — для этого они едут в холостяцкую обитель Энди, находящуюся в заброшенном доме. Это сразу же настораживает, как и то, что окна у него в квартире не открываются — настораживает всех, то есть зрителей, но не Клэр. А если учесть мрачноватую, тревожную музыку, фон, на котором Энди и Клэр предаются страсти, сложно назвать беззаботно-романтическим. Скорее, это прелюдия к чему-то, мягко говоря, страшному и нехорошему. На поверку так оно и оказывается.

Утром, собираясь покинуть своего любовника, Клэр обнаруживает, что заперта. Забыл оставить ключи, беззаботно, точно ничего не произошло, оправдывается Энди, придя с работы. Но нашей наивной протагонистке не удается выбраться и после. А когда она предпринимает безрезультатную попытку прорваться сквозь укрепленные окна, то Энди просто ее связывает и все. Точнее, нет, не все: он берет в руки фотоаппарат и щелкает связанную Клэр. На память. Так, кстати, будет повторяться каждый день, независимо от того, в каком состоянии находится наша героиня. Зачем это ему нужно?

Кажется, что эта мелочь совершенно лишняя: Энди — не фотограф, и с фотоискусством эти снимки никак не связаны. Но если учесть, что он так и не смог справиться с психологической травмой, вызванной уходом матери, все становится на свои места. Энди требуется зафиксировать, что это действительно было. Он не то чтобы не доверяет своей памяти — ему требуются подтверждения, факты. Детской травмой к тому же и определяется его паталогическая склонность к похищению и удержанию. По ходу фильма выяснится, что Клэр далеко не единственная жертва маньяка. Да-да, маньяка: через какое-то время он ликвидирует своих пассий. Видимо, выступая противником однообразия: скука в отношениях не допустима. Но мы сильно ускакали вперед.

По поводу фотографий добавим лишь, что они нужны будут в конце фильма: именно с помощью них Клэр и выберется на свободу. Так что у Кейт Шортланд все продумано. Этим фильм и выделяется на фоне многих других авторских картин: ничего лишнего. Все строго подогнано друг к другу. Однако именно это и портит ленту: в ней не остается темных пятен, загадок, тайн. Она полностью раскрывает сама себя, как высказывание, не только не нуждающееся, но и отвергающее в своей полноте любые комментарии и домысливания. Словно режиссер хочет максимально упростить свое детище, чтобы месседж дошел до всех без исключения, кто решится потратить два часа на просмотр. И это ставит «Берлинский синдром» в какое-то странное положение: с одной стороны, это явно кино из разряда «не для всех», с другой — все так разжевано, что становится откровенно тоскливо.

От скуки не спасает и саспиенс, которого в избытке. Режиссер начинает нагнетать обстановку еще задолго до того, как это нужно — с первых кадров, будто Шортланд старается сразу же настроить зрителя на то, что будет развертываться в дальнейшем, чтобы его внимание, не дай бог, не соскочило, не переключилось на что-нибудь другое. Но держать в напряжении два часа при минимализме по части драматургии, а она действительно хромает — дело, по сути, безнадежное, невыполнимое. И, понятно, что Шортланд с этой задачей не справляется. Уже где-то к середине фильма начинаешь уставать от этого постоянного нагнетания, усиления напряжения, которое не спадает ни на секунду.

Так что ближе к одной трети до окончания фильма этого окончания ждешь уже с большим нетерпением. И даже как-то совершенно индифферентно, выберется ли Клэр из лап маньяка или нет. Да это, если разобраться, не так уж и важно, ибо посыл фильма ясен, суть «нового» «географического» синдрома раскрыта: никакой любви-симпатии к агрессору. Борьба до последней капли крови. Не сдаваться, несмотря ни на что. Сопротивление — до последнего. Это — берлинский синдром. Но почему именно берлинский? Есть ли в этом какой-то политический оттенок?

В картине всплывает упоминание берлинской стены, но этого явно недостаточно для создания сильной политической метафоры.  Наоборот, стена — это нечто необязательное, лишнее, внешнее. «Люди могут задыхаться где угодно, стена для этого не нужна», — говорит Энди. И он лучше всех сам и олицетворяет эту идею: он задыхается безо всяких стен. Как, собственно, и Клэр. Иначе сложно объяснить, чего это ради она вдруг сорвалась и рванула на другой континент.

Сама она не могла ответить на этот вопрос. В одном месте она говорит о том, что хочет собрать альбом из фото немецкой архитектуры, в другом — объясняет желанием получить порцию «жизненного опыта». Но почему «жизненный опыт» — в представлении Клэр — намертво связан с какой-то необдуманностью, наплевательством, безрассудством. То она пьет пиво на крыше с какой-то странноватой компанией, то в чужой стране едет на ночь к практически незнакомому мужчине непонятно куда. Думать-то надо, так и хочется сказать в ответ на ту ситуацию, в которой наша героиня и оказалась в конечном счете — запертой в четырех стенах. В Берлине. Отсюда и название синдрома. В принципе, география могла быть какой угодно. А то, что выбрана была столица Германии, так это личные пристрастия режиссера. 

Как ни крути, а Шортланд так и не смогла вырасти. Первая ее полнометражная работа — «16 лет. Любовь. Перезагрузка» — была, как следует из названия, о девочке-тинэйджере. Этому же периоду посвящен и третий (работу для ТВ считать не будем) ее фильм. Который можно было бы охарактеризовать, как «коллекционер» (а именно на «Коллекционере» Фаулза и базируется фабула «Берлинского синдрома») для подростков. Им он будет понятен и близок. И вообще, складывается такое впечатление, что именно на эту возрастную группу и была ориентирована картина, учитывая ее простоту-разжеванность, избыточность саспиенса и безалаберность главной героини. 

Австралийский режиссер Кейт Шортлэнд сняла «Берлинский синдром» в 2016 году – фильм, после которого долго не захочется путешествовать в одиночку. Сценарий Шона Гранта, основанный на романе Мелани Джустен, отлично вписался в клаустрофобный триллер о нездоровых отношениях двух людей. Несмотря на достаточно распространенный сюжет о похищении, поведение и характеры персонажей нельзя назвать стандартными для такой истории. «Романтические» отношения пары подвержены постоянной динамике: охотник становится добычей, а затем они меняются местами. Обратимся к сюжету и попробуем раскрыть смысл фильма «Берлинский синдром».

Сюжет фильма рассказывает о Клэр (Тереза Палмер), фотографу из Австралии. Нежная девушка с рыжими волосами, о которой постоянно волнуется мама, посещает Берлин, заинтересованная архитектурой ГДР. В одну из своих туристических вылазок на улице она встречает Энди (Макс Римельт), местного парня, который преподает английский. Актер отлично отыграл роль симпатичного и немного застенчивого парня, характер которого отлично подходит для развития романтической истории.

Однако его скрытность, немного странные повадки говорят о тайнах, которые он хранит. Пара проводит два дня в прогулках по Берлину. Режиссер передал мрачноватое и дезориентирующее состояние узнавания нового города, которому подвержена Клэр. Энди приводит девушку в свою квартиру, где они занимаются сексом. На следующее утро Клэр осознает, что Энди запер ее. Сначала все списывается на случайность, и пара вновь проводит ночь вместе. Однако спустя день девушка находит множество зловещих признаков того, что она не выберется отсюда так просто. Мрачность ситуации усиливается тем фактом, что Энди не выглядит и не ведет себя как стандартный киношный маньяк: он ходит на работу, преподает английский, общается с друзьями, покупает продукты, рассказывает отцу о своей «новой девушке».

И только возвращение домой раскрывает его как психически нестабильного человека. День за днем Клэр остается внутри дома, периодически пытаясь сбежать и перенимая возможность доминировать над своим тюремщиком, однако очень быстро все возвращается на место, и она вновь оказывается жертвой.

В чем смысл фильма «Берлинский синдром»?

Очень важным для фильма оказывается его название – оно отсылает к понятию «стокгольмский синдром», отклонению, которое провоцирует теплые чувства жертвы к своему похитителю. Несмотря на очевидно нездоровые отношения Клэр и Энди, в их доме создается некоторое подобие семейного уюта. Мужчина забоится о девушке, приносит ей подарки, подстригает ее волосы, кормит. В конце концов, чувства самого зрителя по отношению к маньяку могут измениться – мы начинаем видеть в Энди маленького мальчика, которого бросила мать и который пытается воссоздать призрачный образ семейной идиллии.

Однако «идеальной семьи» не получается, поскольку это реальный мир, а не фантазии больного человека. Квартира, в которой заперта Клэр, становится все более и более мрачной, некогда приятный и даже уютный дом превращается в темницу. Теперь в квартире забиты окна, убраны все мелочи, которые могут помочь Клэр спастись, выключаются вода и свет. У Клэр остается только полароид, который и становится ее спасением.

В финале фильма «Берлинский синдром» Клэр удается вложить полароидную фотографию внутрь одной из книг Энди. Он раздает их на своем уроке, и девушка по имени Франка, которой уже довелось убедиться в странностях своего преподавателя, находит снимок. Она отправляется в дом Энди на помощь девушке, вместе они прячутся, когда он возвращается. Девушкам удается сбежать, и Клэр едет по улицам Берлина, наконец получив свободу. Смысл такого финала достаточно предсказуем: построенный на больных фантазиях мир семейного уюта оказался непрочным.

В фильме «Берлинский синдром» мы видим, как человек остается один на один с опасностью: Энди почти не разговаривает, а Клэр не достается никаких флэшбеков, которые могли бы рассказать больше о персонаже. Зритель узнает характер девушки исключительно по ее поведению внутри дома: как она реагирует на чрезвычайные ситуации, как проводит время сама с собой, лишенная каких-либо источников информации. Также любопытно, как романтические отношения становятся ловушкой – внешне «размеренная» жизнь похитителя и жертвы, в которой даже присутствуют элементы заботы, способна круто измениться из-за нестабильного состояния Энди.